— Нет в том греха, Нюся… И отговаривать я тебя не стану. А вернется Захар, приглашай на свадьбу.

Когда ехали обратно, Тимоня все оборачивался в мою сторону, хитровато ухмылялся, но все же сказал, о чем думал, только как приехали в Нечаевку:

— А ведь удивила тебя Нюська, а? Ох, удивила!

— Чем же?

— Да разумом бабьим.

— Нет, Тимоня. Разум-то у нас у всех один, а вот сердце разное. Ты лучше скажи, почему у нее в пасмурную погоду в доме солнышко будто гуляет?

— И ты заметила? А секрет прост. Задергушки-то на окнах она в луковой шелухе прокипятила.

— Что скажем Тане Солдаткиной? Ведь, считай, благословили мы Нюсю.

— А так и доложи, что двумя сиротками меньше стало, мамка у них теперь есть.

Вот и получилось, что Нюся Кузеванова вышла замуж заочно».

Весной сорок пятого неприметно и рано сошли снега, рано потянулась с юга перелетная птица. По утренним заморозкам дорога во все концы, да и в полях, на лесных тропах не было обычной распутицы. Как-то сразу наладилась погода, и пути-дороги пролегли без особых хлопот. Потому-то с первых же теплых дней Михаил с Аленой перебрались на Лосиный остров. Отсюда и в школу ходили, Алена каждый день, а он через два на третий. По воскресеньям непременно гостили здесь Егор Анисимов и Юля Сыромятина. Зачастила в лесничество Юлька, благо хозяин лошадям Егор — самую-самую для нее запрягал. Тут даже Тунгусов слова против сказать не мог, у бойкой на язык Юльки всегда придумывалось заделье в лесничестве для колхозной надобности. Да чего там лошадь, вот сказала Дина Прокопьевна, чтобы Егор три раза на неделе ходил в школу, и Парфен не смог отказать учительнице. Правда, Егор успевал управляться на конюшне, но в школе хромал по всем предметам. Реже, но заглядывал в лесничество и Жултай Хватков.

Когда собирались они всей компанией, целое воскресенье у Лебяжьего стоял веселый тарарам. Они ждали от этой весны чего-то особенного. Но больше всего — Победы. Этого дня все ждали. А друзья еще и вырасти успели к концу войны. Совсем почти взрослые стали. Только понять этого еще до конца не могли, в душе-то они еще оставались ребятишками, просто с грустинкой догадывались, что детство отодвинулось в далекие дали и стушевалось войной. Война расставила горькие знаки и отметины на отрочестве.

На пороге стояла юность.

Михаилу Разгонову исполнялось шестнадцать лет. Друзья договорились отметить это событие в лесничестве. Федору Ермакову предписывалось на зорьке сбить дюжину уток. Егору Анисимову было велено наловить рыбы. Юля Сыромятина обещала принести яиц и муки, чтобы сделать настоящую лапшу. А если будет свежее мясо и лапша, то Жултай приготовит такой бешбармак, какой и царям не снился.

Однако все торжество поломалось. Ведь не зря говорят, что в конце апреля самое большое беспокойство в природе — зима только что сдала позиции, а тут уж лето подпирает, потому как коротка и суматошлива в Сибири весна. Приходится и человеку в это время крутиться за двоих.

Михаил уговорил деда Якова подсобить ему: на дальних озерах определить интенсивность перелета птиц. А как уговорил — поднял ни свет ни заря с постели и увез, будто у старика и своих дел нету. Попробуй объясни, что у него есть еще один командир — старуха, так ведь на смех поднимет.

Выехали засветло и договорились осмотреть порознь несколько главных озер, а к обеду встретиться в старом зимовье, где оставили лошадь, и уж потом ехать в лесничество гостей встречать.

Яков Макарович вернулся первым. Он растопил в избушке каменку, поставил котелок с водой на огонь и, умостившись на порожке, стал поджидать Михаила.

Вот ведь как получается — было время, Михалко за стариком что хвостик бегал, теперь же дед Яков стал вроде гостем здесь. Да, особенно здесь, на старой своей заимке. Сколько весен тому назад он набрел на эту еланку с родничком? Эх, не сосчитать… Вон какая береза-то вымахала, а ведь сеянку сюда пересадил, с локоток росточком… Успел за ее жизнь Кирюша народиться, вырасти и… И голову сложить. Уже и Юлька заневестилась, того и гляди — дед Яков прадедом станет. Но Юлька Юлькой, а хозяином здесь Михалко. Ничего, сурьезный парень, этот будто от его, сыромятинского, корня пошел, не умеет егозить перед супротивниками, а с добрыми людьми хоть и горяч, но всегда по справедливости поступает.

Обронив прошлогодние сосновые шишки, прошумел и убежал дальше верховик. За болотом грохнул дуплетом выстрел.

Дед Яков глянул на Полкана. Тот, навострив уши, застыл в ожидании. Сыромятин подозвал собаку, стал сердито выговаривать:

— Михалко стреляет. Больше некому. Счас объявится. И Михалко притопает, и Ветка твоя прибежит. Ну, чего зыркаешь? Проголодался никак? Дурной из тебя пес получается. Эстоль живности по лесам да в болоте, а ты с голодухи готов околеть. Дурак дураком, потому и брюхо пустое. А то нет, скажешь? Ладно, хозяина обождать надо, вот тогда и перекусим все за компанию.

Не только на Полкана ворчал старик, на самого себя тоже. Угораздило же в воскресенье поддаться уговорам. А теперь вот майся — продрог у воды, ноги наломал, проголодался. А птица есть на озерах, много птицы: и оседлой, и перелетной. Все идет своим чередом. Живет лес, живут озера. Стало быть, и человеку подле них еще долго жить да радоваться.

В затишке солнце уже припекало, но от земли все еще тянуло сыростью. Ветерок хоть и слабый, да не усидишь в безделье, пробирает озноб под одежкой. Старик покряхтел, поежился и вернулся в избушку. Присел на чурбак возле каменки, вытянул ноги, подкинул еще дровишек в огонь. Красноватые языки лениво запоявлялись меж отволглых почерневших сучьев, облизали дно прокопченного котелка.

Дед Яков пригрелся возле огня, и, ожидая, когда закипит вода, размышлял вслух, поглаживая собаку. Полкан делал вид, что все понимает, и тихонько постукивал хвостом.

— Н-да, чегой-то нет Михалки. Пора бы уж и вернуться. И в кого он там сдуплетил? Сговаривались же сёдни никого не пугать. Вот тоже взбаломошенный парень. Сам день-деньской шастает по лесам и меня сгоношил. А куда тут побегаешь, не те уж ноги, и дыхалка, что дырявый мех у плохого кузнеца. На печке токо и отсиживаться, да вот с тобой, с бестолковой собакой, телегу охранять.

Вдруг Полкан взлаял и выскочил наружу.

— Ишь ты, варнак, наперед меня учуял, — оживился дед Яков. — А я уж думал, что вовсе никудышняя собака.

— Ну ладно, ладно! Будет! — раздался голос Михаила. Он шумно ввалился в зимовье, поставил ружье в угол и повалился на топчан.

— Уф-ф!

— За тобой что — гналися? Или сам кого догонял?

— Дай отдышаться… Тут новость… Невероятная! Хозяин объявился. Собственной персоной!

Яков Макарович в полном непонимании уставился на Михаила. А тот расхохотался:

— Ох… история…

— С чего ржешь-то? — оторопел дед Яков.

— Ой, не могу…

— Вот басурман! Его ждут здесь, а он веселье себе устроил, как бездельный парнишошка. Где тебя черти носили?