Покинув Кале, она поехала по ведущему на юг шоссе. Мысли ее обратились к Роберту. Элизабет попыталась представить себе вечер, который они вскоре проведут в Брюсселе. Роберт был силен по части подыскивания ресторанов, в которых ему не грозила встреча со знакомыми, — там он мог разговаривать с ней свободно, забывая о необходимости постоянно быть начеку. И не то чтобы он боялся чужого осуждения — большинство дипломатов и вынужденных долгое время проводить за границей бизнесменов «устраивались» подобным образом. Но положение Роберта отличалось двойным неудобством, поскольку и жена его, и любовница — обе жили в Англии. Элизабет усмехнулась. Типичная для Роберта непрактичность. Впрочем, его нежелание попадаться кому-либо на глаза в ее обществе объяснялось тем, что он чувствовал себя виноватым. В отличие от своих искушенных confrères[13], развлекавших женщин на деньги с представительских счетов организаций, в которых они служили, знакомивших этих женщин с друзьями, а случалось, и с женами, Роберт предпочитал делать вид, что никакой Элизабет просто-напросто не существует. Эта его черта нравилась ей куда меньше — впрочем, кое-какие планы на этот счет у нее имелись.

В Аррасе она отыскала отель, стоявший, по словам Боба, невдалеке от военных кладбищ и бывших полей сражений. Отель находился на узкой боковой улочке, упиравшейся в тихую площадь. Элизабет открыла железную калитку ограды, прошла по гравийной дорожке к парадной двери. Шагнула внутрь. Направо располагался ресторан, тускло освещенный, с полудюжиной одиноко сидевших за столиками (пустых было намного больше) людей, ножи и вилки их звучно позвякивали о тарелки. У входа на кухню стоял, глядя на них, сутулый официант.

Консьержка, женщина с собранными в пучок волосами стального цвета, сидела в нише под лестницей. Она отложила ручку, вгляделась сквозь толстые стекла очков в Элизабет. Да, номер с ванной у них имеется, ее чемодан отнесут туда чуть позже. Ужинать в отеле будете? Элизабет отказалась. Чемодан она взяла с собой и шла с ним по длинному коридору с горевшими через одну потолочными лампами, свет которых, казалось, тускнел по мере удаления от лестницы. Вот наконец и дверь с нужным номером. Элизабет вошла в огромную комнату. Стены, в девятнадцатом веке крашенные, были оклеены безумной расцветки обоями. Комнате явно пытались придать сходство с сералем, чему особенно способствовала ткань подпираемого четырьмя столбиками балдахина над кроватью, — впрочем, сохранившиеся с давних времен овальные фаянсовые ручки дверей и мраморная столешница прикроватной тумбочки никак не отвечали восточному шику. Пахло в номере сырым картоном, а может быть, темным трубочным табаком начала столетия, аромат этот смешивался с другим, послаще, — довоенного лосьона после бритья или давней попытки скрыть полузабытую протечку канализации.

Элизабет вышла в ночной город. Пройдясь по главной улице, она увидела справа от себя площадь и железнодорожный вокзал, а впереди — верхушку кафедрального или какого-то другого собора. Стараясь не терять его шпиль из виду, она побродила по узким улицам, отыскивая приличное место, где можно поесть и где одинокая женщина не привлечет всеобщего внимания. И в конце концов оказалась на большой площади, немного похожей на брюссельскую Гран-Пляс. Элизабет попыталась представить себе эту площадь забитой британскими военными, их грузовиками, лошадьми — впрочем, она не была уверена в том, что в те времена уже существовали грузовики, как, собственно, и в том, что еще использовались лошади. Она зашла в закусочную, заполненную игравшими в настольный футбол молодыми людьми. В подвешенной над дверью колонке гремела поп-музыка. Иногда этот шум заглушался заводимым перед входом в закусочную двухтактным мотоциклом.

Элизабет нашла в предметном указателе книги Боба «Аррас» и увидела ссылки на штабы и тыловые службы, какие-то непонятные ей цифры, названия полков, батальонов, имена офицеров. Официант подал сельдь с картофельным салатом — и то, и другое показалось Элизабет извлеченным из консервной банки, — поставил рядом с бокалом кувшинчик с якобы деревенским красным вином.

Что, собственно, они делали в этом городе? Элизабет всегда полагала, что сражения происходят на открытой сельской местности.

Она отпила вина. Какая ей, в конце концов, разница? Аррас — это всего лишь остановка на пути к Роберту.

Прочитав несколько страниц книги, Элизабет отпила еще немного вина. И это пробудило в ней пусть слабую, но решимость: она должна понять, что это была за война, получить о ней ясное представление. На ней сражался ее дед. Раз уж у нее нет детей, надо по крайней мере выяснить, что происходило до ее рождения, узнать побольше о роде, который на ней прервется.

Снова появился официант, поставивший перед Элизабет тарелку со стейком и горой жареной картошки. Она съела, сколько смогла, намазывая мясо горчицей и глядя, как его сок подтекает под картошку, окрашивая ее с краешка в красный цвет. Когда Элизабет ела в одиночестве, ей нравилось отмечать мелкие детали такого рода, — находясь в компании, она просто жевала бы мясо, глотала его и разговаривала.

Еда и вино вселили в нее ощущение покоя. Она откинулась на спинку красного пластмассового кресла, увидела, как двое самых тощих и самых долговязых молодых людей поглядывают на нее от стойки бара, и поспешила уставиться в книгу, — на случай, если они истолкуют ее праздное одиночество как приглашение.

Решимость ее окрепла. Какая разница? А вот очень большая. Большая, потому что здесь, в этом городе, на этой площади когда-то побывал ее дед, ее плоть и кровь.

Назавтра она поехала в Бапом, а из него к Альберу, городу, окруженному, по словам Боба, множеством исторических мест. Кроме того, в нем, согласно книге, имелся маленький музей.

Дорога от Бапома шла идеально прямая. Элизабет откинулась на спинку сиденья и, оставив на нижней части руля лишь левую руку, позволила машине ехать самостоятельно. Она хорошо выспалась в «серале», а крепкий кофе и ледяная минеральная вода в отеле наделили ее чувством странного благополучия.

Через десять минут на обочине дороги начали появляться коричневые таблички, затем показалось кладбище, обнесенное, как все городские погосты, стеной, только эта побурела от выхлопов огромных контейнеровозов. Таблички появлялись все чаще и чаще, хотя до Альбера оставалось еще километров десять. Справа от шоссе показалась странная некрасивая арка, стоявшая среди рощ и полей. Поначалу Элизабет сочла ее частью завода по переработке сахарной свеклы, но затем сообразила, что арка слишком велика: сложенная не то из кирпича, не то из камня, она имела размеры поистине монументальные. Как будто Пантеон или парижскую Триумфальную арку взяли да и воткнули в поле.

Заинтригованная, Элизабет свернула с ведущего к Альберу шоссе на дорогу поуже, бегущую среди полого поднимавшихся полей. Странную арку она теперь видела под углом, как предположительно и было задумано ее создателями. Вскоре показалась горстка домов, слишком немногочисленных и разбросанных, чтобы ее можно было назвать деревней или хотя бы хутором. Элизабет вышла из машины и направилась к арке.