Как только Рульфо умолк, Бальестерос, казалось, вышел из глубокого транса:

– Все больше тебя узнаю… Саломон Рульфо, порывистый. Страстный Рульфо. Рыцарь отмщения… Послушай меня, дубина стоеросовая! – И Бальестерос встал прямо перед ним. – Все это нам не по зубам, тебе и мне, а может, и этой бедной девушке тоже!.. Ладно, может, относительно нее я ошибаюсь. Возможно, она привыкла к зрелищу неразрушаемых органических тканей, но я-то нет, и ты тоже… Назови это поэзией, колдовством или квантовой физикой, но все это превышает возможности моего скромного понимания врача общей практики… Так что даже если я соглашусь, что ты прав… И не подумай, что я ставлю тебе в упрек это чувство… Если бы с кем-то из моих детей… – Он остановился, не слишком хорошо зная, как продолжить. «Кажется, я сегодня перебрал», – подумал он. – В общем, я понимаю и в некоторой степени разделяю твое… Но ведь даже если бы ты мог хоть что-то этим поправить, что ты собираешься делать?.. Купишь пистолет и отправишься с ним в Прованс, в эту усадьбу?.. Что мы будем делать?..

– Есть одна возможность. Я только что о ней вспомнил.

Бальестерос посмотрел ему в глаза:

– Что ты имеешь в виду?

Рульфо собирался что-то сказать, когда раздался крик.

Она знала, что нужно поспать. Но, как и в смерти, в сне ей, видно, тоже было отказано.

В комнате было темно, едва можно было разглядеть очертания мебели. И эта темнота напомнила ей о другом, невыносимом: она вновь увидела своего мальчика запертым в темной комнате, живущим не как человек – как зверек, но тогда он, по крайней мере, был жив, был, по крайней мере, рядом с ней, по крайней мере…

«Не думай больше о нем. Постарайся забыть. Он умер».

На мгновенье она задалась вопросом: откуда идет эта жесточайшая, безмерная ненависть, которую испытывала по отношению к ней Сага? Попыталась углубиться во тьму ее прошлого, но ощущала только пустоту. Конечно же, ей не было дано собрать воедино ее прошлые жизни. Дама номер двенадцать на данный момент занимала тело ничтожной женщины с короткими волосами по имени Жаклин, но раньше она воплощалась во многих других телах – так же как и остальные дамы. Она не думала, что хоть раз дала повод для такой страшной ярости. Жаклин вспоминалась ей с улыбкой на лице, смиренно склонявшейся перед ней во время церемоний…

Шум. Очень близко. В комнате.

Встревожившись, она подняла голову, но не увидела ничего, кроме смутных силуэтов вещей, проступавших благодаря слабому свечению из-за занавески: дверь, шкаф, стул.

«Успокойся. И постарайся отдохнуть».

Ей вспоминалось, что Акелос и вправду знала, что скрывает новая Сага.

Они с Акелос беседовали часто, и та, что Прорицает, не раз предостерегала ее, указывая на эту подчиненную. На самом деле она ни разу так ясно и не выразилась относительно того, что произойдет, и вот теперь Ракель спрашивала себя: неужели Акелос об этом знала и предпочла промолчать? Если это так, то почему она промолчала?

Она беспокойно заворочалась. Словно из другого мира, донеслись до нее звуки бьющегося стекла и отголоски спора двух мужчин. Они боролись. Она подозревала, что из-за нее, и ей это не понравилось. Она знала, что оба от чистого сердца хотели ей помочь, но ей представлялось, что они находятся на дне колодца глубиной до центра Земли, а эти двое, полные энтузиазма, показывали бы ей куски веревки, уверяя, что всего одно усилие – и все окажутся на поверхности. Они очень тревожились, постоянно думали о том, что ей может понадобиться; ей пришлось притвориться уснувшей, чтобы мужчина с седыми волосами, врач, решился оставить ее одну, после того как помог ей добраться до постели.

Это были хорошие люди, сильные, умные.

Жаль только, что это были всего лишь люди.

Еще один странный звук. Она вновь оглянулась. Нет, ошиблась: кажется, в комнате ничего не изменилось. Тем не менее она была уверена, что слышала шлепанье маленьких босых ножек по полу.

«Не думай. Не вспоминай. Сопротивляться. Ты должна сопротивляться».

Одна мысль из того, что наговорил Рульфо за этот вечер, врезалась в ее сознание: те сны, которые посылала им Акелос. Чего она с их помощью хотела добиться?..

– Ракель.

На этот раз ошибки не было. Голос прозвучал совсем рядом с ней.

Открыла глаза и сразу ее увидела – стоит рядом, в темноте. Белокурая девочка. Бакулария. Занавеска разрисовала ее тело легкими узорами, в слабом свете отблескивал на ее груди символ – лавровая ветвь.

– Имаго уже у нас. Было там, где ты и сказала. Мы благодарим тебя за него. Теперь осталось самое важное. Кто тебе помогал?.. Почему ты обрела память?.. Кто еще из дам помогает тебе?..

– Не знаю! Оставь меня!..

Она заткнула уши, повернулась спиной и стиснула зубы. Негромкий и певучий голос тем не менее преодолел все препятствия, словно посылал слова напрямую в ее мозг:

– Ракель, чтобы открыть нам это, времени у тебя остается до следующего собрания. После того как мы уничтожим имаго Акелос, ты тоже будешь уничтожена, если не нарушишь свое молчание… А вместе с тобой будут уничтожены все, кто тебе помогает, будь они посторонние или нет.

Тишина.

Она все еще лежит лицом к стене, зажав уши руками. Через некоторое время глубоко вздыхает, набирается мужества, поворачивается и глядит в темноту. Девочка как будто испарилась. На мгновенье Ракель закрывает глаза, пытаясь успокоиться, и в эту секунду снова слышит голос – другой:

– Мама.

Уже не Бакулария стоит перед ней.

Он выглядит точно так, каким она видела его в последний раз: еще живой, извивающийся под воздействием стиха святого Хуана де ла Круса, насаженный на этот кол, подобно только что добытому на охоте зверю. Но теперь он смотрит на нее и улыбается. Улыбка эта – как если бы безумие обрело лицо ребенка.

– Они хотят, чтобы я сказал тебе, что с вами поступят гораздо хуже, чем со мной, мама…

Она знает, что это всего лишь галлюцинация (он мертв), но не может не чувствовать ужаса.

– Гораздо хуже, мама. Увидишь…

И тогда все взорвалось.

алого оттенка

Бальестерос прибежал раньше Рульфо. Хоть он и думал, что это не более чем кошмар, но готовился к любым сюрпризам.

И все-таки оказался не готов увидеть то, что увидел, когда зажег свет. Рядом с кроватью стояла Хулия, одетая в тот самый костюм, который был на ней в последней, все определившей поездке в автомобиле. Голова ее, вплоть до самых бровей, представляла собой наполненный до краев сосуд.

– Эухенио. – Голос, высокий, ровный, оглушил его, словно это был крик. – Знаешь, сколько времени я умирала?.. Знаешь, сколько может умирать человек, у которого взорвался мозг?.. Они заверяют тебя, что очень скоро ты это узнаешь. На себе. Ты и представить себе не можешь, но это очень странное ощущение… Не можешь видеть… Не можешь слышать. У тебя уже ничего не работает. Ты не способен пошевелиться. Но ты полон боли. Ты весь боль. – Улыбаясь, она подошла к Бальестеросу и, приблизившись, пролила кровь из своего открытого черепа, словно через край бокала. – Чтобы чувствовать боль, мозг не нужен, ты знаешь это?.. Опыт будет очень полезным для тебя, ведь ты врач. Что угодно могу поставить на то, что ты протянешь дольше, чем я. И дольше, чем наши дети…