– Уж мы вас так ждали, так ждали! – говорил Грейг, обнимая Игнатьева с Лукиным. – Теперь с вашим приходом у нас сил хоть отбавляй! Теперь уж Дмитрий Николаевич развернется во всю свою широкую натуру!

Рассказал он о последних событиях в Адриатике, о боях за Катторо и Рагузу, о десантах Белли, о подвиге Скаловского, о том, что ожидаются скорые боевые действия и отряд Игнатьева успел как нельзя кстати. Раскатав карту, Грейг ввел Игнатьева в суть обстановки:

– Адмирал сейчас в Катторо, готовится выступить против французов. Тебе тоже следует поторопиться к нему. Карты и лоцманов я дам. В чем еще нуждаетесь? – В воде! – лаконично ответил капитан-командор. – Зальем за сутки! Что еще? – Все! Я выхожу с первым попутным ветром!

– Тогда жду тебя сегодня со всеми капитанами ко мне на праздничный ужин!

Причины для радости и у Грейга, и у Игнатьева были. Впервые Россия смогла сосредоточить на Средиземном море столь внушительные вооруженные силы. Шестнадцать линейных кораблей и семь фрегатов, девять корветов и семь бригов, пять шебек и дюжину канонерских лодок, не считая нескольких десятков мелких и вспомогательных судов! А это более десяти тысяч человек экипажей и полторы тысячи орудий! Сухопутные части насчитывали тринадцать тысяч закаленных и испытанных в боях солдат и офицеров, кроме этого, еще двенадцать тысяч воинов готовы были выставить Черногория, Бокезия и Герцеговина. Неплохим было и стратегическое положение, в руках россиян были ключевые пункты: Корфу и Бокко-ди-Катторо. Теперь самым главным было для Сенявина одно-единственное – чтобы ему не мешали.

В тот же день с «Сильного» к Грейгу перебрался капитан 2-го ранга Ртищев, специально посланный из Кронштадта, чтобы принять под команду «Ретвизан» у ставшего контр-адмиралом его бывшего командира.

Невзирая на приближающиеся рождественские праздники, Игнатьев поспешил на соединение с главными силами. Новый, 1807 год, встречали на переходе. В честь праздника палили из пушек, на палубах устроили скомо-рошечьи гулянки, матросам выдали по двойной чарке. Настроение у всех было хорошее, до встречи с главными силами эскадры оставались считаные мили.

Вечером 1 января корабли капитан-командора Игнатьева бросили якоря на рейде Катторо, на виду сенявин-ской эскадры. Прогремел приветственный салют, и Иван Александрович Игнатьев в полной парадной форме отправился катером на доклад к главнокомандующему.

В тот день на всех кораблях и судах российской эскадры, стоящих в Бокко-ди-Катторо, служился благодарственный молебен. Затем к пришедшим кораблям бросились со всех сторон десятки шлюпок. Офицеры и матросы спешили повидаться с прежними сослуживцами, однокашниками и просто друзьями, получить письма, узнать последние новости. Описывать атмосферу подобных встреч всегда очень не просто, а потому лучше предоставить слово дипломатическому агенту Свиньину, бывшему свидетелем этого достопамятного для русских моряков события: «Два дня я был свидетелем свидания моряков и, сколь бы ни хотел – нее состоянии описать многих чувствительных сцен, мною виденных; не в состоянии описать той непритворной радости, которая блистает на лицах всех и каждого при свидании с другом, товарищем детства, того торжества дружбы, которая свойственна им одним, которая укрепляется в них с самой колыбели узами привычки, одного воспитания, одних правил, одинаковых нужд. Пусть враги общественного воспитания поживут с моряками, и они убедятся в ошибке своей. Лишенные семейственных наслаждений, родственных пособий, товарищи в самих себе находят родных и протекторов. Подобно рыцарям, они готовы страдать и умереть один за другого; у них общий кошелек, общий труд, общая честь и слава, общая польза и виды. Ни злоба, ни зависть не в состоянии разорвать связь их. Вот выгоды общественного воспитания, столь много содействующего согласию, единодушию и пользе службы, без коих не было бы порядку на корабле – и жизнь, в сем тесном кругу сделалась бы адом».

Разве можно лучше и возвышеннее сказать о настоящей флотской дружбе?

Естественно, что особое внимание сенявинцев привлекла миниатюрная «Флора», уж больно хрупкой казалась она на фоне многопушечных линейных громад. Но, как говорится, мал золотник, да дорог! На «Флоре» по этой причине гости не переводились. Да и сам ее командир Кологривов слыл на российском флоте веселым и добрым хозяином, всегда с радостью принимавшим и угощавшим!

Не теряя времени, прибывший с Игнатьевым капитан 2-го ранга Ртищев принял дела командира «Ретвиза-на» у контр-адмирала Грейга. Алексей Самуилович был доволен: отныне руки его были развязаны и можно было заниматься только делами младшего флагмана. Свой флаг, однако, переносить с «Ретвизана» он не собирался. Надо было и нового командира поднатаскать, да и сам Грейг привязался к кораблю, которым прокомандовал не один год.

Никогда и ранее не делавший ограничений по съезду на берег для подчиненных, Сенявин на праздники и вовсе разрешил эскадре отдохнуть от всей души. А потому вскоре многосотенные толпы матросов заполнили городские улицы. Повсюду распевались слова новой песни, привезенной из России командами отряда Игнатьева:

Что за песни, вот так песни

Распевает наша Русь,

Уж как хочешь, брат, хоть тресни,

Так не спеть тебе, хранцуз!

За столом собрались Баратынский, Игнатьев и Лукин. Подвыпив, Игнатьев внезапно помрачнел. – Что с тобой? – ткнул его локтем Баратынский.

– Да так, – махнул тот рукой. – Видел я давеча сон дрянной, будто меня в парусину зашивают и в море выкидывают! Чувствую, что эта кампания для меня последняя и жить недолго осталось!

– Чур тебя! – перекрестился враз протрезвевший Баратынский. – Надумаешь всякого!

Лукин кликнул прислугу. Прибежали, налили еще по фужеру.

– А я знаю, что жить мне лет до ста, а может, и поболе выдюжу! – подмигнул он Игнатьеву. – Так что давайте лучше проспиртуемся для сохранности!

Ранним утром следующего дня с «Селафиила» ударила пушка и взвились сигнальные флаги: «Приготовиться к походу». Вслед еще один: «Капитан-командору Баратынскому отменительный».

Сенявин торопился на Корфу. Возможная диверсия коварного властителя Эпира и необходимость срочной подготовки эскадры к войне с Турцией вынуждали вице-адмирала покинуть гостеприимный Катторо. На Адриатике оставался лишь отряд Баратынского. В связи с новыми назначениями на кораблях и судах проходили перемещения. Так, с «Рафаила» ушел командиром захваченной шхуны «Экспедицион» лейтенант Бутаков (будущий генерал-майор и дядя знаменитых адмиралов). Бывший командир шхуны лейтенант Сытин (ее у французов и захвативший) в свою очередь ушел на фрегат. Вместо Бутакова вахтенным начальником на «Рафаиле» был назначен старший из мичманов Панафидин, чему, разумеется, радовался несказанно. Броневский узнал о повышении в должности своего друга случайно от его младшего брата Захара и, не имея возможности лично поздравить, ограничился письмом-приветом.

– Вроде и рядом находимся, а видимся редко! – посетовал он Захару.