В пути философ всё говорил о том, что по приезде, закончив необходимые дела, мы тут же отъедем к его брату Мефодию в монастырь Полихрон, так как ему не терпится погрузиться в работу по созданию славянской азбуки.

Счастливо закончилось наше путешествие в Хазарию, и душа, казалось бы, должна петь, но она почему-то молчала. И мы с Константином, когда «Стрела», войдя в Золотой Рог, поравнялась с Галатой, упали на колени и долго молились, обратив свои лица к башне Христа.

И предчувствие нас не обмануло…

На другой день на приёме у василевса мы вручили ему дары кагана, а димарху мощи преподобного епископа Климента. После торжественных псалмов и екфрасисов их возложат в раку, уже приготовленную в храме святой Софии, над которой начертано золотыми буквами изречение, читаемое одинаково слева направо и наоборот: «Кифон аномимата ми монан офик»[114].

А потом нас к себе пригласил патриарх Фотий и поведал об убийстве русских купцов, вернув философу крест на золотой цепи…

Нет, я не мог без сострадания смотреть на Константина… «Боже, это уже какой-то рок: после каждой победы в теологическом споре по приезде в столицу философа ожидала исподтишка сделанная подлость, направленная не прямо против него, но, тем не менее, так или иначе его касающаяся…»

И сердце Константина снова, как и раньше в подобных случаях, охватила ярость. Он, багровея лицом, воскликнул:

— Скорее из этого зловонного города! Я задыхаюсь, Леонтий!.. Скорее отсюда!

Константинополь ещё не совсем оправился от прошедших погромов: не все улицы ещё очистили от булыжников и битых кирпичей. Мусор, который кучами валили у внешней городской стены Феодосия, давно не убирался. Сюда же свозились и пищевые отбросы. По ночам тут пищали и дрались прожорливые крысы, а днём тёплый ветер с Пропонтиды разносил по городу гнилостный запах… Так что восклицание философа по поводу «зловонного города» воспринималось мной в прямом смысле. Но я уговорил Константина немного подождать уезжать отсюда. Мы же должны всё-таки помочь своим друзьям-язычникам…

Я догадывался, что они прибыли сюда не только ради поиска дочери жреца… Но чтобы свершить правосудие. Правосудие — это в моем и их понимании, а по законам империи они готовились к преступлению, караемому сожжением на форуме Быка. И задавал вопрос себе: «Леонтий, служитель Христовой милосердной церкви, а как ты расцениваешь то, что хотят сделать безбожники?…» И мысль моя начинала порхать, как голубица, заточенная в клетку, в поисках выхода. «Ну, во-первых, какие же они безбожники?! У них свои боги, свои воззрения… А во-вторых, предательство, совершаемое из алчности, самое гнусное преступление и карается по всей строгости».

Подумал я ещё: всё-таки рассуждаю я так потому, что в жилах у меня тычет славянская кровь… И перекрестился… Так не следовало мне думать. Мы же должны исходить из братской любви по вере… «Господи, прости мя, грешного… Прости!»

Я устроил Доброслава и Дубыню в предместье святого Мамы, где обычно останавливались русские купцы, которым в течение трёх месяцев выдавались бесплатно съестные припасы — мясо, рыба, вино, овощи. Так же бесплатно они мылись в общественных термах.

Когда я устраивал их туда, Константин резонно заметил:

— Но язычники там узнают о жестокой расправе над своими собратьями.

— Ну и что же?… Они и так узнают, просто там произойдёт это раньше, только и всего.

— И, по-твоему, они должны с этим скорбным известием отбыть к киевским архонтам?

— Может быть, и так…

— Смотри, Леонтий, не согреши…

— Согрешу и покаюсь. А ты покаяние моё и примешь, Константин, если есть у тебя живая душа…

Теперь я жду, как будут разворачиваться события, и буду стараться направить их, по возможности, в нужное, благоприятное для язычников русло.

Возле форума Тавра, где продавали скот, к Доброславу и Дубыне пристал толстый армянин и стал упрашивать их продать Бука. Еле-еле Клуд и Дубыня отвязались от толстого армянина.

Потом они медленно пошли по главной улице Меса, где на каждом шагу попадались ергастерии — ремесленные мастерские, являющиеся одновременно и купеческими лавками.

— А здесь, я смотрю, всё так же, как и в Херсонесе, — отметил Дубыня.

— В Херсонесе чище. А какие белые там на высоком берегу храмы… — вспомнил Доброслав.

Конечно же, они прибыли сюда кружным путём не для того, чтобы, побродив по улицам, сделать сравнение двум греческим городам, — они искали женщину с родинкой-подковкой на шее и регионарха Иктиноса… И стоило им попасть в район форума Быка, как они сразу же услышали разговоры о регионархе, которого именовали Медной Скотиной.

Время летело быстро. И не успели оглянуться, как наступил вечер, зазывно зажглись огни на столбах возле притонов и таверн. Друзья почувствовали, что проголодались. Идти бы им в своё предместье и вкушать бесплатную скудную пищу, но Дубыне захотелось съесть много жареного мяса и выпить настоящего виноградного вина. Да и Доброслав не отказался бы от всего этого. Поэтому остановились возле одной из таверн, приказали Буку ожидать их и вошли в помещение.

Таверна ничем не отличалась от «Небесной синевы» херсонесского карлика Андромеда, только была побольше и, может быть, погрязнее, с мощными дубовыми обеденными ложами, с низким потолком.

Рядом с Дубыней и Доброславом устроилась группа мастеровых. Они также заказали мясо, вино. Начали говорить о непомерно высоких ценах на хлеб, о совершенно немыслимых налогах.

Один из мастеровых, с прокалённым дочерна лицом, видимо кузнец, уже хмелея, низким голосом пробасил:

— Это не должно так опять продолжаться… Однажды мы учинили погром…

— Тише, — зашикали на него собеседники и подозрительно посмотрели в сторону наших друзей, но, убедившись, что те — заморские люди, скорее всего русы, успокоились.

— А слышали, в таверне «Сорока двух мучеников» вчера произошла стычка с четырьмя легаториями, забредшими погулять. Их убили, потом сняли с них доспехи, а трупы выкинули в овраг, куда обычно выбрасывают мёртвых бродяг… Возле этого места всегда кормятся волки и шакалы.

— Положим, убили этих четверых те же бродяги… Порядочные люди вроде нас не будут с легаториями связываться.

— А почему бы и нет?! — снова подал голос кузнец. — Я любого придушу, если кто из них посмеет меня обидеть, а обижать людей они умеют…

— Наверняка эти четверо состояли на службе у Медной Скотины. Они все у него задиры и головорезы, да и ему самому следовало быть не регионархом, а палачом… Руки у него по локоть в крови. Говорят, когда он исполнял должность тиуна в Херсонесской феме, русских поселян резал, как животных на бойне, и грабил немилосердно…

— Понятное дело… Вон какой особняк на форуме Быка он себе отгрохал! Да ещё на улице Юстиниана возвёл ещё один дом и поселил в нём красавицу-гетеру Евдоксию. Вот так живут патриции. А мы еле сводим концы с концами…