– А что случилось? – спросил Иван, открывая ей дверцу.

– Да так, фару стукнула, и ещё по мелочи.

Они ехали молча, нисколько не волнуясь о затянувшейся паузе, потому что давно уже были люди, связанные не дружеской даже, а родственной, двоюродной близостью.

– Помнишь истерику Макса с переездом? – заговорила Оля. – Знаешь, что он сделал? Совершил пошлую вещь, но я тебе расскажу, ты ведь всё-таки Максом интересуешься. Он сказал Володьке, чтобы он не рассчитывал попасть к нам в семью, потому что никто его здесь не любит. К нему хорошо относятся – это да. Но любви нет. Вот парень – взял и сказал! А я стою и не знаю, что делать. Думаю – надо бы Макса треснуть. Стою и молчу. Ну а Володька тоже – чудак человек, обмяк, начал курить, курить, сел и уехал. Ещё и извинился, таким странным голосом – как будто не туда попал. Ты понимаешь, Макс прав, конечно, просто всем хотелось стабильности. Я думала – уйду с работы. Думала – будем жить на природе, пройдут все мои неврозы. И вот пожалуйста – ребёнок выступил! Конечно, мы потом встретились, объяснились. Но это уже без толку. Володька такой парень честный, стыдно перед ним. Вообще-то, у меня даже облегчение – слава Богу… А ты куда? – помолчав немного, спросила она. – На работу? Бизнес-то цел ещё? Ты ж всё лето прозагорал.

– Нет, я не в офис, – улыбнулся Иван. – Я, наверно, куда-нибудь подо Ржев.

– Как подо Ржев? – изумилась Оля. – А чего тебе там?

– Да ничего. Просто хочу покататься. Хочу понять: так живу или не так? – прямо сказал Иван.

– Ну ты даёшь! – изумилась Оля. – Так чего ж ты со мной время теряешь! Сказал бы! Давай я на маршрутке доеду!

Иван мотнул головой.

– Скажешь потом, что надумал? – спросила Оля, и вдруг её озарило славной практической мыслью, – слушай-ка! А про меня заодно можешь подумать – мне-то как быть?

– Нет, конечно! Что я тебе, старец? Думай сама! – строго сказал Иван, и пожалел, потому что сразу вслед за отказом Олино воодушевление сменилось обыденной горечью.

– Действительно, бред! – насмешливо проговорила она. – От тебя подальше отсаживаться надо – а то у тебя фантазии заразные! – И отвернулась.

На перекрёстке возле метро Иван притормозил – две глупых собаки перебегали дорогу на красный свет. Они торопились через центральную площадь – первой чёрная, бодрая, за ней – рыжая, на трёх ногах. Не пытаясь избегнуть смерти, они смело спешили на тот берег. Их дело было не смотреть по сторонам, но держать скорость. Трёхлапая отставала, и было видно, как огромны её усилия догнать товарища.

Иван мельком взглянул на Олю. Она сидела, поднеся к лицу обе руки, оставив над ладонями только глаза, следящие за скорбным бегом трёхлапой.

– Как вот эта, рыжая, будет жить? – зло сказала она. – Лучше б сдохла поскорее!

Иван подъехал к обочине и остановил машину.

Мужественно неся свои тонны слёз, не расплескав ни крохи, Оля вышла.

И Иван вышел тоже – побыть под открытым небом. Это была одна из ясных минут, когда все земные дела – как на ладони. «Ну что ты ещё высчитываешь себе, какую судьбу?» – подумал он, хотя давно уже ничего не высчитывал.

Он чувствовал, что остаться с Олей будет чисто и хорошо, тогда как всё прочее – дурно. Руководствуясь одним этим знанием, он вот так, вдруг, определил свою дальнейшую жизнь. Мнение Оли нисколько не волновало его, потому что в данном вопросе Иван полагал себя ответственным за обоих. Больше того, он знал, что согласие её будет сопровождаться волшебным преображением. Бледность, дрожь, седина, рыжина, сигаретный дым, злоба – всё сойдет с неё. Она расколдуется ото всех чар сразу, о её красоте и милосердии внуки сложат легенды. Произойдут ли и с ним самим какие-нибудь перемены, Иван не гадал. Он только почувствовал, как это легко и праведно – решать свою жизнь исходя из того, что есть, не одалживая у будущего. И вовсе не жалко жизни, нет этого чувства гиперцены, которое так мучит в юности страхом, что прогадаешь.

Не решив, как будет выглядеть его действие, зная только, что такие серьёзные вещи складываются или не складываются сами, Иван сел в машину. Луга под Ржевом больше не ждали его. Он поехал в центр. Ему хотелось проститься. Не с кем-то конкретным – тем более что и не с кем было. Миша уехал. (Как там твои черноморские помидоры, Миша?) Просто хотелось окинуть улицы старым взглядом.

Он свернул на Бульварное кольцо и, сориентировавшись по киоску мороженого, припарковался. Ноги сами пошли во двор, где стоял картонный дом с собакой и щенками, лежал тяжёлый весенний снег. Может быть, – думал Иван, – встречу ту женщину в шубе.

Во дворе он увидел тополь – дерево, седеющее раньше остальных. Листва, сметённая дворником, шевелилась на месте картонного дома. Следов не было. Даже ям от колышков не осталось, хотя Иван пристально оглядел землю. Вдруг его пробило: какая шуба – август на дворе! Какие щенки – давно уж взрослые псы, если живы! Куда он ехал?

Старушка у подъезда, заметив его растерянность, полюбопытствовала: что ищет молодой человек?

– Тут были «ясли», – сказал он, не в силах соврать.

– Ясли? Может, садик? Это вам надо через бульвар.

Несколько разномастных дворовых собак облаяло его из-за ограды. Иван старался различить среди них Петровну и Жучу. Жучи не было. А на Петровну претендовали две очень похожих псины. Надо было только разглядеть – у которой драное ухо.

Иван решил подождать. Он надеялся, что придёт женщина в шубе. То есть, без шубы, конечно, но та самая. «Всё-таки, утро, – рассуждал он. – Люди идут на работу, по дороги заносят остатки ужина».

Но женщина не пришла. Зато прискакал парнишка на костылях, ровесник Кости.

– Не знаешь случайно, а какая из них – Петровна? – спросил Иван, кивая на двух одинаковых рыжих собак.

– А вы по какому поводу? – вопросом на вопрос ответил паренёк, и во взгляде его была сотня причин для недоверия.

– Да ни по какому, – сказал Иван. – Я тут был в феврале. Мне одна женщина, в такой большой шубе, коричневой, показывала рождественские ясли. Там, под тополем.

– Это Жучины! – сразу догадался его собеседник. – Жуча весной облезла и сдохла. Мы её лечили – без толку. Она уже старая была.

– Очень жалко, – сказал Иван.

Парень взглянул на него пристально, как-то насквозь. Вдруг его собранное лицо распахнулось улыбкой.

– А! – воскликнул он, чуть не подпрыгнув на своих костылях. – Я же вас знаю! Мне Надежда Васильевна рассказывала! Эта, которая в шубе. И тётя Света из «мороженого». У нас про ваши пельмени легенда ходила! Вот, говорят, нахальный гражданин! Разморозьте, мне, говорит, пельмени! А? Вы? – смеялся он. – Ну, раз вы – тогда нате, помогите! – и он протянул в растерянные руки Ивана пакет. – Вот сюда им насыпьте, в корытца. А Петровна – это вон та, с драным ухом. Да не бойтесь, тут ничего грязного. Это сухой корм, и макароны совершенно свежие, мама варит.