А он, хмырь ещё тот, и шагу машине навстречу не делает, стоит, ухмыляется.

Открываю я дверцу, «секьюрити» тоже вроде бы рыпнуться за мной хотят, но я их стреножу:

— Сидите. Там вам делать нечего — сам разберусь.

Вылезаю из лимузина, к писаке подхожу.

— Здравствуйте, Борис Макарович! — лучится радушием писака. — С новосельем вас!

Киваю снисходительно, но молчу, продолжения жду.

— Вот, очередная порция вашего жизнеописания, — достаёт он из-за пазухи стопку листков мятых.

Беру я ошарашено эту кипу и шизею про себя тихо. Это же надо — ради двадцати баксов в такую даль переться! Небось, билет на поезд раз в двадцать больше стоит. Впрочем, судя по одёжке писаки, он сюда зайцем в товарняке добирался, причём в вагоне открытом, угольком затоваренным.

Протягиваю ему машинально двадцатку, он берёт, но в этот раз не благодарит, а укоряет легонько:

— Что вы, Борис Макарович, такая такса разве что для провинции приемлема! Москва — город дорогой, тут моё творчество полтинника стоит.

Безоговорочно добавляю ещё тридцать баксов, сверху донизу его фигуру оглядываю и вдруг чувствую — червячок к нему жалостливый во мне шевелиться начинает. Писака-то мой совсем опустился: костюмчик грязный, рваный, лицо опухшее, в щетине двухнедельной крошки какие-то белые застряли — наверняка только водкой питается, лишь корочкой хлебной занюхивая, да в канавах ночует. Там же на машинке и «мемуар» мой шлёпает.

— Ты где остановился? — спрашиваю сочувственно.

— Есть места, — скалится писака, — где творческих людей ещё привечают, — и машет рукой в лес куда-то.

— Может, ко мне в усадьбу переберёшься? — предлагаю спонтанно. — Сносно жить будешь.

— Нет уж! — смеётся писака и головой отрицательно мотает. — Я — птица вольная, в клетке хирею. Полёт мысли высокой лишь на свободе возможен, а на хозяйских харчах мозги мхом обрастать начинают.

Кланяется он мне с достоинством, в карман баксы прячет.

— За денежку спасибочки, — говорит. — И… и до скорого свиданьица!

Разворачивается он и походкой независимой в лес направляется.

Как же, птица вольная, думаю себе язвительно, в спину ему глядя. Держи карман шире! На меня по заказу пашешь, деньги за это получаешь. Вот тут тебе и вся воля твоя. В обоих смыслах, гусь ты мой лапчатый…

В канцелярии Думы клерк какой-то невзрачный быстренько мне документы оформил, выдал под расписку карточку для электронного голосования и давай затем агитировать в проправительственный блок вступать. Мол, мне как бизнесмену крупному самая туда дорога.

Знаем мы эти альянсы кладбищенские, думаю себе. Шаг вправо, шаг влево — ахтунг, фойер! — и только ошмётки кровавые в разные стороны полетят. Однако смекалка природная не велит наотрез отказываться, потому корректненько так отвечаю, что подумаю над столь лестным предложением, но пока независимым депутатом останусь.

— Смотрите, — продолжает улещивать клерк, — в двух комитетах у нас места зампредседателей зарезервированы, одно можем вам предложить.

«У кого это — у нас? Ты вроде из обслуги, к депутатскому корпусу не принадлежишь…» — чуть не срывается с языка, но благоразумие вновь уста мне опечатывает. Вот она, «пятая колонна» в Думе! Все «шестёрки» здесь на госслужбе находятся — а значит, правительству напрямую подчиняются.

— Буду иметь в виду, — улыбаюсь многообещающе, и мы расстаёмся с виду весьма довольные друг другом.

Заседание Думы началось для меня очень даже приятственно. Спикер представил всем присутствующим нового коллегу, то бишь меня, попросил любить и жаловать, а также выразил надежду, что, хотя до каникул и осталось всего две недели, я приму посильное участие в законокрючкотворстве. Похлопали мне в ладоши депутаты жиденько, раскланялся я, сосед — лысенький бодрячок — руку пожал.

На том «торжественная» часть закончилась, и началась сплошная рутина. На повестке дня весьма животрепещущий вопрос оказался — закон о запрещении использования чиновниками всех рангов автомобилей с правосторонним управлением, который уже пару раз обсуждали-утверждали, однако президент по своей привычке вредной артачиться всё никак не подписывал и взад возвращал. Может, возвращая, он имел в виду самый что ни на есть прямой смысл, поскольку, как просекаю, эту бумагу только в сортире для зада использовать можно, но тогда почему так прямо и не сказал? Ох уж мне эти игры аппаратные! Главное, позаковыристей завернуть, а о пользе для державы никто и не думает. Зато накал страстей какой! Нацпатриоты глотку рвут, что этим самым законом они отечественное автомобилестроение на должную высоту вознесут, а дерьмократы им палки в колёса вставляют — а как же, мол, с правами человека в этом вопросе? Ущемлять изволите, господа русофилы!

Внове для меня все эти перипетии да баталии словесные, потому сижу, слушаю, уши развесив, и гляжу, моргалами лупая, как передо мной спектакль небывалый раскручивается, за который мне ещё и доплачивают.

А сосед мой спокойненько газетку почитывает и, несмотря что с виду бодрячок вроде, позёвывает. Видать, то ли перепил намедни, то ли приелось ему уже здесь всё. Лишь один раз голову поднял, когда на трибуну лидер фракции право-коричневых взобрался.

— А… Наш анти-Катон доморощенный, — бурчит сосед язвительно и фразу загадочную добавляет: — …посему «Карфаген должен быть»* восстановлен. *[1]

И снова — бац, в газетку свои очи вперяет.

Ну и выдал этот оратор! Видать, не зря лишь на него одного мой сосед внимание обратил. За такую интермедию я бы и сам доплатил, если бы запросили. Всем по мордам оратор фигурально надавал — и левым и правым поровну досталось. Никого не забыл. Вначале он на закон обрушился: мол, видит он в нём большевистскую струнку борьбы с правым уклонизмом. Это, говорит, что ж такое делается? Это нам уже знакомо, это мы в тридцатые годы проходили! Вначале коммуняки с автомобилями за их правосторонний «уклон» расправятся, а затем и на людей инакомыслящих свою доктрину перекинут. Но потом и правым мозги вставил по самое некуда, своего конька любимого оседлав, о гибели единой и неделимой державы скорбя. Видит-де он в распаде государства великого руку заговора жидо-массонского. Мол, еврей «Перес-««-тройку» восточнославянскую взнуздал, шенкелями пришпорил, а когда у «тройки» пена бешеная из-под удил клочьями полетела, «Перес» долбанный в Беловежской пуще постромки-то и обрезал. Неситесь, мол, славяне, во чисто поле во весь опор сломя голову…

Спикер Думы оратора распалившегося осторожненько осаживает, что тот не совсем по теме выступает, однако слова не лишает. Как просекаю, такой поворот антиправительственный ему что бальзам на раны.