В общем русские костюмы выглядели очень ярко, живописно и разнообразно. А “хорошие манеры” своего времени усваивались с детства. Девушка вырабатывала прямую и стройную осанку, плавную походку, неторопливую речь. “Московская женщина умеет особенным образом представить себя серьезным и приятным поведением… Они являются с очень серьезными лицами, но не недовольными или кислыми, а соединенными с приветливостью; и никогда не увидишь такую даму хохочущей, а еще менее с теми жеманными и смехотворными ужимками, какими женщины наших стран стараются проявить свою светскую приятность. Они не изменяют своего выражения лица то ли дерганьем головы, то ли закусывая губы или закатывая глаза, как это делают немецкие женщины… не носятся, точно блуждающие огоньки, но постоянно сохраняют степенность, и если хотят кого приветствовать или поблагодарить, то при этом выпрямляются изящным образом и медленно прикладывают правую руку на левую грудь к сердцу и сейчас же серьезно и медленно опускают ее… В итоге они производят впечатление благородных личностей” (Айрман). Впрочем, судя по другим источникам, подурачиться и повеселиться русские девицы тоже любили. Но конечно же, не при гостях-иностранцах.

Еще одной характерной чертой русских была их крайняя чистоплотность. В баню ходили через 2 — 3 дня. Это отметили практически все иноземцы — в качестве экзотики. Ведь, как уже указывалось, жители большинства западных стран в ту эпоху почти не мылись. Существовали даже “научные” теории, будто купание вредит здоровью и вызывает ряд опасных заболеваний. А Флетчер сетует — как же, мол, русские женщины не дорожат красотой, поскольку регулярное мытье “портит цвет лица”! На берегу реки в каждом городе всегда стояла шеренга “государевых” бань. Хотя зимой ими пользовались в основном приезжие и беднота — уважающие себя хозяева имели собственные бани. Но в жаркое сухое время их топить запрещали во избежание пожаров, и владельцам тоже приходилось ходить в общественные. Стоило это очень дешево — допустим, в Великом Устюге годовой сбор от бань составлял около 40 руб. (1 % от сбора с кабаков).

Оценки этого русского обычая диаметрально разнятся в зависимости от национальности авторов. Так, в Скандинавии и Прибалтике париться тоже умели и любили. И швед Айрман, приглашенный в “мыльню” вельможи, с восторгом описывает регулируемые окошки для выпуска пара, поливание на каменку воды, настоенной на целебных травах. И то, что “на лавки для потения подкладывают длинные мягкие травы в мешке из тонкого полотна”, а пол, устилают мелко нарезанной и раздавленной хвоей, отчего в бане делался особый дух. Понравился ему и обычай обдаваться после парной холодной водой или валяться в снегу. “В общем ни в одной почти стране не найдешь, чтобы так умели мыться, как в этой Москве”.

Но большинство чужеземцев, судя по их описаниям, ходили по баням только чтобы поглазеть на голых баб. Потому что заведения для обоих полов были едиными. Правда, мылись и раздевались по отдельности — и предбанник, и парная разгораживались надвое бревнами. Но сени между ними были общими, ходили через них мужчины и женщины, и “только некоторые держали спереди березовый веник до тех пор, пока не усаживались на место”. И на улицу дверь была общая. А через нее парящиеся бегали за водой, летом прыгали в реку, а зимой в прорубь или валялись в снегу. “Когда они совершенно покраснеют и ослабнут от жары, до того, что не могут больше вынести в бане, то и женщины, и мужчины голые выбегают, окачиваются холодной водой или валяются в снегу и трут им, точно мылом, свою кожу, а потом они бегут в горячую баню” (Олеарий).

А завершались такие описания выводами о крайней безнравственности русских. Например, сотрудники голландского посольства, специально катавшиеся по льду, абы полюбоваться на людей, бегавших из бань к прорубям, возмущались: “Они вели себя крайне бесстыдно при нашем проезде” (Койэтт). Хотя спрашивается — кто же на самом деле вел себя бесстыдно, тот, кто пришел помыться или лезет подглядывать? Просто русские ханжескими комплексами не страдали и жили по принципу “что естественно, то не безобразно”. Уж наверное, каким-то добрым молодцам и красным девицам нравилась возможность “не нарочно” сверкнуть своим телом, но ничем неприличным это не считалось. Как не считалось неприличным и проживание большой семьи в общей избе — что ж там, супруги всю зиму воздержанием себя изводили? Ничего зазорного не было и в том, когда молодайка при своих домашних или односельчанах выпростает грудь покормить младенца. А вот если замужняя баба, перед тем бегавшая по бане в полном естестве, пойдет домой, не спрятав волосы под головной убор, это было действительно неприлично — она не обозначила своего семейного положения, подает повод для соблазна.

Особо коснемся представлений о том, будто “отсталый” русский народ прозябал в описываемую эпоху в бедности и нищете. Факты опять показывают обратное. Все без исключения иностранные путешественники рисуют картины чуть ли не сказочного изобилия — по сравнению с их родными странами! Земля “изобилует пастбищами и отлично обработана… Коровьего масла очень много, как и всякого рода молочных продуктов, благодаря великому обилию у них животных, крупных и мелких” (Тьяполо). Отмечают “изобилие зерна и скота” (Перкамота), “обилие жизненных припасов, которые сделали бы честь даже самому роскошному столу” (Лизек). “В России легче достать плодов, нежели в другом месте; каковы, например, яблоки, груши, сливы, вишни, крыжовник, смородина, дыни, морковь, свекла, петрушка, хрен, редька, редиска, тыква, огурцы, серая и белая капуста, лук, чеснок, исоп, майоран, тимьян, базилик, перец”(Петрей).

И все это настолько дешево, что доступно каждому! “В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать”(Хуан Персидский — очевидно, имея в виду раздачу милостыни). “Вообще во всей России вследствие плодородной почвы провиант очень дешев” (Олеарий). О дешевизне пишут и Барбаро, Флетчер, Павел Алеппский, Маржерет, Мейерберг. Их удивляет, что руские так зажрались, что дроздов, жаворонков, зябликов “считают не стоящими того, чтобы за ними охотиться и употреблять их в пищу” (Олеарий). Их поражает, что мясо настолько дешево, что его даже продают не на вес, “а тушами, или рубят на глазок” (Маржерет). А кур и уток часто продавали сотнями или сороками (Контарини).

Что ж, этому были причины. На Руси обычаи запрещали есть телятину, излюбленную у европейской знати. К тому же в году было около 200 постных дней — четыре поста, среды, пятницы. Скот мог плодиться, нагуливать вес. А где скот — там и удобрения, и урожаи. Русская агротехника была очень развита, иноземцы, например, описывают сложные методики, по которым выращивались дыни — даже в Москве и на Соловках! А для постных дней хватало рыбы. От осетровой, ловившейся на Волге и Оке, до той, что целыми обозами шла с Севера. “Во всей Европе нет более лучших рыб” (Маржерет). Хватало и дичи, меда, воска для освещения, скот давал шерсть и войлок, выращивались лен, конопля, а отсюда “полотна в России очень много” (Олеарий). И Мейерберг приходил к выводу: “В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще получаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хотя бы и с лучшим климатом и плодородием пашен, обилием земных недр или с более промышленным духом жителей”.