Спустя несколько дней после смерти Амани царь говорил с ним с глазу на глаз.

— Как бы мы все ни горевали об Амани, то, что я должен сказать тебе, не терпит отсрочки. Ты старший из детей Великой Царской Супруги. Ты один предназначен для того, чтобы вступить на трон. Божественное семя Амона будет после меня передаваться тобой — в этом даже я, фараон, ничего не могу изменить. Конечно, я мог бы любого из моих сыновей назначить наследником престола. Я мог бы узаконить это решение, но я поступил бы неправильно, а этого царь должен остерегаться всегда. В Фивах я официально объявлю о твоем новом статусе, а до тех пор храни молчание. Подумай только, что означает твое полное имя — Рахерунемеф-Ра находится Справа от Тебя. В Кеми почитаются много богов, но нет ни малейшего сомнения в том, что Ра, божественное Солнце, воплощается во всех, и они все вместе — Пта ли это, Сет, Амон, Озирис, Изида, Хатор, Сехмет или Хнум — обозначают Ра. Каждый образованный человек знает это, а народ чувствует. Как неправильно было бы отделять Ра от всех богов, я покажу тебе во время нашего путешествия. И только тебе, Енам, наследному принцу!

Эти слова стали толчком к изменению вчерашнего младшего брата. Теперь Амани больше не стоял между Енамом и страной Кеми, он сам теперь стоял впереди всех.

А ночью Рамзесу привиделся сон, который надолго остался у него в памяти. Он снова переживал тот час, когда «ставящие печать бога» завершили свою работу и уложили Амани в разрисованный саркофаг. Рамзес совершил длительную церемонию открытия рта, а потом внезапно наступила ночь, и он остался с мумией сына один на один. Тусклые предрассветные лучи едва очерчивали края саркофага, и Рамзес уже хотел покинуть покои сына, когда двое слуг внесли еще одну мумию. Никто не проронил ни слова, но он тотчас понял, что слуги поставили рядом с Амани умершего Енама. И так пошло дальше: Рамозе, Хамвезе, Неферхару, Мерире, Амунимия, Сети, Сетенпре и еще много других его сыновей от жен и бесчисленных наложниц были положены в саркофаги до тех пор, пока помещение не переполнилось и Рамзеса не оттеснили до двери. И, наконец, он должен был выйти. За дверью стояла Нефертари. Она встретила мужа приветливой улыбкой, на голове у нее были рога коровы и мягко мерцавший золотой диск солнца. Вдруг Рамзес понял, что она больше не находится среди живых, а выступает в качестве обожествленной Хатор, и внезапно почувствовал себя таким одиноким и покинутым, что заплакал.

Тут Рамзес проснулся и почувствовал, что щеки у него мокры от слез. Тяжелый груз свалился с его души, когда он понял, что это только сон, что они все, кроме Амани, еще живы. Но царь запомнил этот сон. Он не призвал толкователя и даже Нефертари не сказал ни слова, но запомнил все и даже то, что среди умерших отсутствовал Меренпта…

Для Сети, внешне столь похожего на своего отца, сына безымянной, давно умершей наложницы, жизнь тоже изменилась. Амани, который сплотил их всех, теперь был мертв. Остальные пошли своим путем, но фараон не забыл этого своего сына, напоминавшего ему собственную юность. За мужественное преследование убийцы брата и наследника престола Сети был награжден большой золотой мухой. Рамзесу искренние действия сына послужили поводом дальше развивать воинские навыки Сети. Он мог теперь сопровождать ниу в их дальних походах по пустыне, учился с оружием в руках сражаться за свою жизнь, хотя за его спиной постоянно стояли два телохранителя, готовых тут же вмешаться. Стрелял из лука он лучше, чем раньше, и гораздо чаще попадал в цель с боевой колесницы и со скачущего коня. Позднее Рамзес хотел назначить Сети начальником над своими телохранителями, но сейчас предстояла поездка в Фивы, и вместе с сыновьями обеих его жен, за исключением Хамвезе, который оставался в Мемфисе, участие в поездке мог принять и Сети.

Это был самый большой царский флот, который когда-либо плыл по Нилу. Он состоял из двадцати четырех ладей, которые были предназначены для фараона, Нефертари, Изис-Неферт и Озириса-Амани. Беспокойная и кипучая натура царя — все должно делаться немедленно — успокоилась, как только он взошел на ладью. Путешествия означали для Рамзеса передышку, размышления и возможность собраться с силами. В спокойствии он наслаждался видом медленно мелькавших перед ним полей с темной почвой, которые распахивали коровы с белыми пятнами; колыхавшихся на ветру пальм; прерывавших свою работу людей, которые часто, потрясенные, молча смотрели на царский флот, а иногда бросались к берегу, кивали, восторженно прыгали или какое-то время бежали вдоль берега, сопровождая царский флот. При этом Рамзес чувствовал, как сила этой страны втекает в него, как его сердце наполняется гордостью и весельем, ибо все это: люди, животные, растения, земля — все принадлежит ему и только ему одному. Он чувствовал, как его тело словно вырастает до гигантских размеров, как он прикрывает собой всю страну и сливается с ней в единое целое. Головой его была Дельта, его распростертые руки охватывали землю с востока на запад, его плечами был Мемфис, грудью — прекрасный Фаюм, а бедрами — Фивы, потому что божественное семя происходило от Амона-Ра; коленями его был храм Нефертари, потому что он молился на нее, она была его земной богиней, а ногами он попирал жалкий Куш, который завоевали его предшественники и из которого он выжимал громадную дань.

Они нигде больше долго не задерживались, пока не достигли Шмуну, священного города Тота. Тот выступал в образе ибиса или павиана и издавна считался богом луны и покровителем тех, кто занимался языками, письмом, науками и другими премудростями.

Царь Рамзес принял посольство от города и храма Тота на своей ладье, выразил сожаление о том, что не может сойти на берег, но обещал посетить город на обратном пути. Потом он попросил своего друга детства и возничего Мену втайне от всех снарядить легкий парусник, чтобы сесть на него вместе с Енамом. Они надели простые платья и обычные короткие парики, которые носил каждый свободнорожденный египтянин. Только узкий золотой обруч с крошечным уреем выдавал в Рамзесе и его сыне царственных особ.

Они несколько часов плыли вверх по реке, и Енам впервые в жизни увидел отца вместе с Меной на месте гребцов.

— Раньше мы гребли наперегонки, помнишь?

Мена, задыхаясь, кивнул и отер пот с лица:

— Тогда мне это давалось легче, должен признаться.

— Ты раздобрел, мой друг. Пришло время послать тебя куда-нибудь на войну.

Мена ухмыльнулся:

— Было бы неплохо, Богоподобный, но ни одной ведь нет.

— Ни одной и не будет больше. Хотя…

Царь помедлил.

— Что ты хочешь сказать, Сесси?

Мена назвал царя ласкательным именем, которым называл старого друга. Рамзес засмеялся:

— Как давно меня так не называют! Долговязый Сесси — ведь так вы меня прозвали? Мне пришел в голову остров Кефтиу, о котором иногда говорил мой покойный отец, потому что еще в начале его царствования с ним велась оживленная торговля. Кефтиу поставлял бронзу, дерево, коренья, смолу для бальзамирования и некоторое другое. Да, оттуда даже поступала символическая дань, а потом внезапно в один день все прервалось. Никто не знал точно, что там произошло, потому что остров лежит далеко на севере Зеленого моря[9]и отдален от нас на двадцать дней морского пути. Теперь нам срочно нужны бронза и дерево. Может быть, я пошлю туда кого-либо разведать положение дел.