Акентьев встал и попятился к окну. Он, наконец, снова обрел способность двигаться, вот только двигаться было некуда – кругом мельтешили эти твари. Их хриплые победные крики смешались с воплями избиваемых исполкомовцев. Акентьев чувствовал, что еще немного, и он спятит, но вдруг в зале появилась Ангелина. Она шагала среди карликов, и те разбегались от нее во все стороны, словно боялись обжечься.

Безбожная подошла к Переплету и снова повела его за руку прочь. В стене открылась потайная дверь, куда они и вошли. Акентьев еще успел услышать, как Черкашин просил не бить его по голове, а бить куда-нибудь в другое – менее важное место.

– Туда вам и дорога, – безжалостно подумал он. – Хорошо, что все уже началось…

Но что именно началось, и сам не мог сказать.

То, что было потом, помнил смутно. Комната, горящие свечи, горячий воск, капающий ему на грудь, солоноватый напиток, черная кровь, черное тело. Явь окончательно перешла в сон. Он блуждал где-то во тьме, пока не добрел до края бездны. Тут он понял, что сон ему снится почему-то мусульманский – вероятно, в этом был виноват Омар Хайям, которого он недавно читал. Над бездной простерся тонкий луч – тонкий, как путь, по которому души проходят в рай, где их ждут гурии – вечные девственницы.

«К черту их! – подумал Акентьев. – Кому это нужно?!» – и мгновенно вернулся в Ленинград. Город словно вымер, знакомые здания приобрели новые пропорции, некоторые из них не отбрасывали тени, от других, напротив, они разбегались во все стороны, вытянутые, похожие на щупальца.

По Невскому проспекту, пустому, катилась голова Ильича, сбивая выставленные кем-то кегли. Пришел Моисей Наппельбаум, которого Переплет и живым-то никогда не видел. Посетовал в комическом стиле на преждевременную кончину и, кланяясь, поблагодарил за удобную могилу. Предложил в благодарность сшить платье. Переплет отказался. «Хорошо, что отказался…» – думал он, открыв глаза и пытаясь сообразить – где он и что он.

За окнами было светло.

– Славно вчера повесились! – сообщил Никитин, просовывая в дверь голову, а потом, не встретив возражений, уже и весь протиснулся в комнату.

«Повесились… – подумал Переплет. – Что за шутки?! Повеселились!»

Он понял, что еще не вполне проснулся. Потер глаза, потряс головой. Никитин, без всякого сомнения, сумел пережить вчерашний кошмар, как и он сам – тоже. Да… Его же увела Ангелина, прежде чем началась резня! Впрочем, все это, наверное, привиделось! Акентьев посмотрел на постель – подушка рядом с ним была смята, он почувствовал ее запах…

Никитин присел на край кровати.

– Вы позволите, Александр Владимирович? Простите за вторжение… – проговорил он, но уселся, не дожидаясь разрешения.

Переплет кивнул и подсунул себе под голову подушку.

– Вчера мы немного перепили… – сказал он. – Вы знаете, что Милославский разбил статую Ленина?

– Какой кошмар, – сказал Переплет. – Так она все-таки оказалась гипсовой!

– Именно! – прищелкнул языком Никитин. – Такой конфуз, знаете ли! Алкогольный психоз – раньше бы ему это стоило карьеры, а теперь можно оформить как выражение гражданской позиции! Жалко, что вы отключились раньше, пить совсем не умеете, батенька, а это вам там ой как пригодится, в этой сибирской глуши… Может, все-таки скажете старику, что там у вас затевается? Я ведь знаю ваше поколение – вы не из этих, что за туманами и за запахом тайги едут, это уже все в прошлом… Значит, есть там что-то интересное. Может, возьмете старика в долю?! Я вам доверюсь, Александр, я ведь, как и все мы, не хочу остаться за бортом. Всегда лучше подстраховаться! Видите, я перед вами, как на духу, – хлопнул он себя по колену и замолчал, ожидая ответной откровенности.

Переплет вздохнул. Очень хотелось подремать еще немного. Шторы в комнате были задернуты, но свет, даже такой неяркий, все равно резал глаза. «Убрался бы ты, Никитин, подобру-поздорову!» – подумал он про себя.

– Поговорим позднее, – сказал он, решив, что постарается больше не встречаться с Никитиным до самого отъезда.

Тот кивнул и почти мгновенно исчез. Акентьев закрыл глаза. И тут же почувствовал движение рядом с собой. Рядом с постелью стояла Ксения… Нет, Ангелина. Переплет затряс головой.

– Откуда ты… Ты пряталась? – спросил он недоуменно.

– Нет, здесь еще одна дверь, – она показала куда-то за шкаф.

На Ксении-Ангелине были только трусики. Переплет понял, что между ними что-то было ночью, но что именно – никак не мог вспомнить. Это было обидно и странно – раньше ему удавалось сохранять рассудок и память даже после долгой попойки. «Должно быть, старею», – подумал он. Он вдруг вспомнил, что вчера воображал себя каким-то божеством, спустившимся, чтобы оплодотворить… Черт?! Акентьев взглянул с подозрением на свою спутницу.

– Не беспокойтесь, Александр Владимирович! Не беспокойтесь ни о чем! – сказала она, и он почему-то опять ей поверил.

В голове мелькали какие-то африканские боги с черными, как эбеновое дерево, телами, гибкие пантеры, скользящие по лианам. «Вуду», – вспомнилось странное слово. Вуду-шмуду, а факт налицо – вчера произошло что-то необычное. Впрочем, ему не привыкать.

– Чем ты меня вчера напоила?! – спросил он.

Ангелина усмехнулась.

– Разве тебе было плохо?

Акентьев задумался. Он и рад был бы сказать, что хорошо, да вот только не помнил ничего, кроме маленьких тварей, заполонивших столовую. Но ведь это был лишь кошмар. Впрочем, похмелья не было, а это уже немаловажно. «Откуда она взялась?» – думал он, глядя на то, как Ангелина медленно одевается. Слишком медленно, словно ожидает чего-то. Переплет почувствовал желание.

Кажется, снадобье продолжало действовать.

Серые волны лизали гранитные берега. Туман полз волнистыми тигриными полосами. Темза утром выглядела очень мрачно. Глядя на нее, Наташа вспоминала Неву – тот же бесконечный бег волн через мегаполис. Эти два города были неуловимо похожи, но ни тот ни другой не стали для нее своими.

Но она привыкла к Лондону, к его ритму, к его людям. Привыкла к Англии. Так приобретается новая родина, постепенно въедается в кровь и в душу, несмотря на первоначальный антагонизм. Жизнь в Англии в чем-то оказалась сложнее, чем она думала, в чем-то проще. С отъездом Джейн, внезапным и суетливым, Наташа снова оказалась в одиночестве. Других друзей – настоящих друзей – у нее здесь не было. Знакомствами Наташа обзаводилась медленно и, как сказал бы Марков, – «со скрипом». Английский она знала неплохо, и языковой барьер был, пожалуй, меньшим из препятствий, с которыми ей пришлось столкнуться.

Гуляла по Лондону и даже позволяла себе время от времени полакомиться мороженым. Мороженое было здесь другим – она с трудом отыскала среди многочисленных сортов тот, что был ближе всего к отечественному пломбиру, тому, что по двадцать копеек за бумажный стаканчик. Впрочем, ко всему привыкаешь.