один уборщик, а что — другой. А еще он может от зари до зари рассуждать об автомобильных дорогах. Об автомобильных дорогах, Патрик! Я вроде как должна любить его и, возможно, на самом деле люблю, но он любит меня гораздо сильнее, чем я его, а самое ужасное, что я разбила ему сердце, когда мы были старшеклассниками, и поэтому не могу снова это сделать, даже если выяснится, что любить его я тоже не могу. Понимаете? Как думаете, есть в аду специальный котел для грешников, которые дважды разбили сердце какому-нибудь хорошему человеку? А еще я знаю, что недостойна его, и от этого почему-то еще хуже. Господи, да перестаньте, пожалуйста, на меня таращиться! Я даже не знаю, зачем рассказываю вам все это! Я вовсе не хороший человек, Патрик. Я приехала в Бруклин перепуганная до полусмерти, но теперь понимаю, что в глубине души надеялась спрятаться тут от реальной жизни и что Бруклин поможет мне найти ответы, но вместо этого наделала еще больше глупостей, чем когда-либо, — и сплю со своим бывшим, который не любит меня и никогда не любил! Как будто это приведет к чему-то хорошему! Поэкспериментируем, сказал он, посмотрим, можно ли по-хорошему ужиться с бывшими. Нам типа нужно расставить все точки над i.

Мой голос срывается, и я заставляю себя замолчать. В гнетущей тишине я аккуратно кладу свою салфетку на стол и опускаю голову на руки. Что он сделает, если я начну плакать? Я чувствую, как подступают слезы, они совсем близко — и великое рыдание вот-вот обрушится на нас обоих, разнеся все вокруг вдребезги.

— Ну, — говорит он наконец. — Эх! Боже ты мой. Возможно, сегодняшний вечер требует не вина, а виски. Кажется, ситуации соответствует «Чивас Ригал».

Патрик встает, отходит к шкафчику и приносит бутылку и два бокала. На обратном пути к столу он прихватывает коробку с бумажными носовыми платками и ставит ее передо мной. Потом вручает мне бокал, и я с напряжением смотрю на него, потому что не пью виски. Однако я все-таки делаю глоток, и, господи, это самый ужасный вкус на свете. Напиток прожигает себе путь вниз, но и согревает меня при этом дюйм за дюймом. Как вообще такое можно пить? Я делаю еще глоток и ставлю бокал. Патрик приканчивает содержимое своего.

— Знаете что? Я думала — когда приехала сюда — я думала, что, может, Бликс оставила мне дом, чтобы я снова сошлась с Ноа. Что она этого хотела, потому все так и устроила. Вот насколько я сумасшедшая. Сразу после того, как он меня бросил, я была отчаянно несчастна и как-то попросила ее, чтобы она поворожила и вернула его обратно, вот мне и подумалось, может, потому-то она и завещала мне дом, и Ноа тоже поэтому тут. Из-за чар.

Патрик прочищает горло.

— Должен сказать, что Бликс не хотела, чтобы вы вернулись к Ноа.

— Это я уже поняла. Но почему? Почему он ей не нравился? Вы же знаете всю историю, правда?

Патрик колеблется, наливает себе еще виски.

— Серьезно? Мы будем об этом разговаривать? — Потом он видит мое лицо. — Значит, будем. О’кей, думаю, она считала его приспособленцем. Человеком, который везде ищет свою выгоду. Он не вел себя… так уж замечательно, когда Бликс была при смерти и нуждалась в его поддержке.

— Пожалуйста, расскажите мне, что произошло. Мне нужно все знать. Он сказал, что взял на себя заботу о ней.

— Вы уверены, что хотите об этом услышать?

— Думаю, мне надо быть в курсе всего, вы не согласны?

— Хорошо. — Он вытягивает ноги, хрустит костяшками. — Ну, Ноа явился перед самой ее смертью. Мы все заботились о ней — ну, понимаете, все ее люди. Приходили, составляли ей компанию, готовили еду, прибирали, все такое. По большей части просто сидели и разговаривали с ней. А он приехал как-то, не имея представления о том, что тут творится, даже не зная, что она больна, а тем более, что умирает. И, конечно, был шокирован. Мы все старались его поддержать, тяжело ведь смотреть, как умирает тот, кого ты любишь, но нам быстро стало неловко, потому что он беспрерывно уговаривал Бликс поехать в больницу. Он считал, что ей нужно сделать операцию. Начать химиотерапию или еще какое-то лечение. Мы не оставляли попыток поговорить с ним, объяснить, что для всего этого уже слишком поздно и что мы стараемся облегчить ей переход, но он этого не понимал. Продолжал твердить, что нужно вызвать профессионалов, потому что только они знают, как правильно заботиться об умирающих.

— Ох, Патрик! Как она все это вынесла? Что делала?

— То-то и оно, она же вся в этом. Суть Бликс в том, чтобы всегда пытаться найти выход. Полюбить то, что есть. Она грустила, но, думаю, под конец решила, что сможет помочь Ноа при помощи любви. Она хотела наполнить его любовью. Так, как она делала всегда, вы же знаете, как это бывало.

Стало тихо. Рой забирается ко мне на колени, и я глажу его. Патрик смотрит на нас с серьезным выражением лица.

— В самый последний день Ноа был в панике от мысли, что она умрет у него на глазах, и мне это понятно. Страшно смотреть, как кто-то умирает. Но Бликс все так и спланировала, она хотела умереть дома, в тишине и покое, а он стремился подключить медицинские структуры. Поэтому Лола забрала его к себе чем-то там накормить, просто чтобы увести на какое-то время. И… в общем, я сидел с Бликс, пока ее дыхание становилась все реже и реже, и держал ее за руку. Сказал, что буду с ней сколько нужно, путь не спешит и уходит, только когда будет готова. И… ну, вот и все.

— О-о, Патрик.

Меня отчаянно тянет встать, подойти к Патрику и обнять его — вся атмосфера этого требует — но я осторожничаю. Атмосфера атмосферой, да только Патрик не приветствует внимание такого рода. Вместо этого он встает и направляется с нашими тарелками к раковине.

Я наклоняюсь и скармливаю Рою последний кусочек курятины, он соскакивает с моих коленей и ест угощение на полу.

— Мои поздравления, теперь вы лучший друг Роя, — говорит Патрик. Он берет кота, и тот трется головой о его подбородок, как раз там, где кожа натянута особенно туго.

Может, оттого, что я, вероятно, подшофе, а может, потому, что Бликс находится сию минуту с нами в этой комнате, мне в голову внезапно приходит замечательная идея. У меня такое чувство, что