— Но тогда…

— Пусть это будет моя забота. Я найду для нас местечко. Всегда находила, когда надо.

Вот она какая. Лишь бы не дать волю чувству. А если таковое все-таки прорвется, то скорее затоптать его ногами. Да — посильней! Любовь — всего лишь слово…

— Кроме того, в этом тоже есть своя прелесть, — говорит она в довершение всего.

— В чем?

— В этом волнении, в этом ожидании премьеры.

Видите? Вот такие вещи она ко всему мне еще и говорит.

На Верене лаковая черная кожаная куртка, ярко-красная юбка, ярко-красный свитер, ярко-красные чулки в сеточку и черные туфли на высоком каблуке. Иссиня-черные волосы падают на плечи, глаза горят. Я знаю, это слово из дешевых романов, но они действительно горят — эти невероятно большие глаза.

— Оливер…

— Да?

— Кто тебя научил так целоваться?

— Я не знаю…

— Не ври! Кто — женщина? Девушка?

— В самом деле, я…

— Скажи — кто?

— Верена! Ты что — ревнуешь?

— Не смеши. Мне просто интересно. Она тебя неплохо обучила.

— Никто меня не учил. Ты сама целовала меня, я только давал себя целовать.

— Меня это уже не интересует.

Она небрежно машет рукой. Вот она какая. За это я ее и люблю. Но разве только за это?

— Но когда же это будет, Верена, когда?

— Ты уже больше не можешь выдержать?

— Не могу.

— Повтори.

— Я не могу больше выдержать.

Ее нога пару раз притопывает по полу.

Видно, это ее взволновало.

— Ты такой красивый, Оливер.

— Чушь.

— Нет — в самом деле. За тобой, наверно, бегают девушки?

— Нет.

— Неправда. И у тебя есть уже одна — та самая.

— Ничего подобного. — Стоп! Я уже столько лгал в своей жизни. Верену я не стану обманывать. Никогда. — Я с ней…

— Что?

— Я с ней всего лишь спал — и больше ничего.

— Это для тебя ничего. А для нее? Она тебя любит?

— Да. Но я сразу же сказал, что не люблю ее.

— И ты больше никогда не пойдешь к ней?

— Никогда больше.

— Она об этом знает?

— Я скажу ей.

— Когда?

— Сегодня. Не позднее, чем завтра. Знаешь, она полуненормальная. С ней надо быть осторожным, чтобы она не сорвалась.

— Что значит — полуненормальная?

Я рассказываю Верене все, что у меня было с Геральдиной. Она молча слушает. Под конец она говорит:

— Значит, вот она какая — девушка, укравшая мой браслет.

— Да.

— Ты должен ей сказать. Ты должен ей сказать… Что ты так на меня смотришь?

— Я… я, конечно, скажу ей… Просто странно, что ты так на этом настаиваешь.

— Что здесь странного?

— Обычно ты разыгрываешь из себя такую холодную.

— А я такая и есть. Просто если кто-то становится моим любовником, у него не должно быть другой.

«Любовь — всего лишь слово». Но у нее она станет и чем-то большим, — я абсолютно уверен. А все остальное — лишь болтовня.

— Можно мне подойти поближе? — спрашиваю я.

— Если ты ко мне притронешься, то уже я сорвусь.

— Я не трону тебя. Я просто не хочу стоять там далеко.

— Можешь подойти вот до этой балки.

Балка в полуметре от нее. Я подхожу к ней.

— Где Эвелин?

— Я оставила ее дома. Я меняю предлоги, понимаешь? Чтобы Лео и садовнику с женой мое отсутствие не казалось подозрительным. Я сказала, что поехала за покупками во Фридхайм. Кстати, он — этот Лео — после нашей вечеринки впервые был со мной дружелюбен.

Этот Лео… Мне еще придется вспомнить эти слова Верены о нем…

— Почему ты закрываешь глаза, Оливер?

— Потому что я иначе разревусь.

— Отчего?

— От того, что ты так красива.

Характерным для нее движением она откидывает голову назад. Ее волосы разлетаются.

— Оливер, а у меня плохая новость.

— Плохая новость?

— Мы съезжаем с виллы и уже завтра переезжаем во Франкфурт.

Когда-то я занимался боксом. Во время самой первой же тренировки мой партнер попал мне по печени. Меня унесли с ринга. Сейчас я чувствую себя так же, как тогда.

— Мой муж сказал мне об этом только сегодня утром. Я не представляю себе, чем вызвана такая срочность.

— Твой господин и повелитель…

— Я завишу от него, он меня кормит. И Эвелин. А ты мог бы нас прокормить?

— Я…

Проклятье, почему я не старше? Почему я вообще никто, почему я ничего не умею?

— Пока нет. Вот когда закончу школу…

— Бедняжка Оливер, — говорит она. — Не грусти. Я хитрая и ловкая. Я уже так много обманывала мужа. Отсюда до Франкфурта полчаса езды на машине. Мы живем на Мигель-Аллее. Дом 212. У тебя есть машина.

— Я… — Мне опять хочется разреветься.

— Слушай! Я подберу для нас кафе, найду маленький отельчик, пансионат. А отсюда ты будешь просто смываться. Ты говорил, что у вас есть такой странный воспитатель.

— Да, есть…

— Вот так мы и будем встречаться.

— Но ведь это только на час-другой, Верена, только на пару часов.

— Но разве это не лучше, чем вовсе ничего?

— Я хотел бы быть с тобой всегда, день и ночь.

— Днем тебе надо ходить в школу, малыш… Но мы все равно будем вместе… целые ночи… до рассвета… Чудесные ночи… Муж скоро опять уедет…

Внизу проходят люди, мы слышим их голоса и умолкаем — пока голоса не затихают.

— Черт! А тут, как назло…

— Что?

— Послезавтра мы едем на экскурсию! На целых три дня. Так что я не смогу пока приехать во Франкфурт. Я не увижу тебя целых шесть дней.

На ее лице появляется выражение крайней заинтересованности.

— Что за экскурсия?

Я объясняю ей.

Дело обстояло так. Сегодня утром у нас был очередной урок истории с тощим хромым доктором Фраем. Он сказал:

— Мне не хотелось бы, чтобы у кого-то из вас возникло подозрение, что я рассказываю небылицы про третий рейх, что я преувеличиваю. Поэтому пятнадцатого числа мы съездим в Дахау и осмотрим концентрационный лагерь, который там когда-то находился. Автобусом мы доедем до Мюнхена, там переночуем и на следующий день отправимся в Дахау. Это совсем рядом. Концлагери чаще всего располагались совсем близко от городов и деревень. Но их жители ничего об этом не знали. Что такое, дорогой Зюдхаус?