– Козел, – напутствовал его Белый.

Он потянулся к ключу зажигания, но Мордвинов отрицательно покачал головой.

– Наведаемся к его бабе, – сказал он.

– Так она ж ему накапает, – возразил Белый. – Обязательно капнет, даже к гадалке не ходи!

– С чего бы вдруг? – пожал плечами Анатолий Степанович. – Ну, зашел контролер из энергонадзора или, там, водоканала, проверил показания счетчика – что тут криминального, о чем стоило бы рассказывать любовнику? Мужу, если таковой имеется, можно и сказать, а приходящий дружок, особенно такой, как Семибратов, в хозяйственные мелочи вникать не станет. Человека убить ему раз плюнуть, а вот прокладку в кране поменять – сомневаюсь, сомневаюсь… Ну, хватит трепаться, пошли!

Он первым вышел из кабины. Белый запер машину и последовал за ним – сунув руки в узкие карманы джинсов, привычно ссутулившись и подняв плечи, как будто мерз или не хотел быть узнанным. Когда он поднялся на невысокое крылечко подъезда, Мордвинов уже разобрался с замком. Это не составило никакого труда: кнопки с цифрами кода оказались основательно вытертыми, тогда как остальные блистали новизной. Анатолий Степанович первым вошел в подъезд; Белый последовал за ним, напоследок оглядев двор с таким видом, словно снимался в пародийном фильме про шпионов.

Когда притянутая доводчиком дверь подъезда закрылась за ним с характерным металлическим клацаньем, из припаркованного поодаль «форда» вышел какой-то человек. Ведя себя спокойно и непринужденно, всем своим видом демонстрируя, что ему некого бояться и нечего скрывать, человек закурил сигарету и направился к только что покинутой самозваными детективами «газели». Проходя мимо нее, человек на мгновение задержался, чтобы, слегка наклонившись, сунуть что-то под переднее крыло. После этого, сделав вид, будто что-то вспомнил, он развернулся на сто восемьдесят градусов, вернулся к «форду», сел за руль, тронулся и, немного отъехав, припарковался в соседнем дворе. Поднявшись на второй этаж и выглянув в окно на лестничной площадке, Анатолий Степанович увидел, как отъезжает машина, но не придал этому ровным счетом никакого значения: они находились в густонаселенном спальном районе, было начало шестого пополудни, и движущийся по дворовому проезду автомобиль здесь и сейчас не представлял собой ничего особенного, выходящего из ряда вон.

Остановившись перед дверью нужной квартиры на третьем этаже, Мордвинов сделал нетерпеливое движение рукой в сторону Белого, безмолвно предлагая ему отойти в сторонку и не отсвечивать. Белый послушно отступил, спустился на одну ступеньку и стал у стены, вне поля зрения дверного глазка. Мордвинов нажал на кнопку звонка, и они отчетливо услышали доносящееся из-за двери стандартное переливчатое «дилинь-дилинь». Анатолий Степанович убрал палец с кнопки и прислушался. В квартире царила мертвая, ничем не нарушаемая тишина: не скрипели половицы, не шаркали по полу домашние тапочки, и не бормотал работающий телевизор, который теоретически мог помешать хозяйке (или хозяину, если Белый не ошибся насчет ориентации господина Семибратова) услышать звонок.

Мордвинов позвонил снова. Квартира молчала, как будто Семибратов развлекался здесь с надувной резиновой куклой или перед уходом в целях конспирации придушил любовницу подушкой.

– До смерти он ее затрахал, что ли? – вторя мыслям начальника, тихонько пробормотал Белый.

Анатолий Степанович сердито покосился на него и позвонил еще раз, уже начиная понимать, что ему не откроют. Это было скверно, поскольку рождало массу вопросов, ответы на которые можно было получить, только войдя в квартиру. Даже имея опыт по части проникновения со взломом (а он такого опыта, увы, не имел), Анатолий Степанович поостерегся бы его применять: а вдруг хозяйка все-таки дома? Что тогда с ней делать – убить? Человек может иметь массу причин, чтобы не открывать дверь, и, коль скоро он у себя дома, а ты – не полицейский с ордером на обыск и арест, любая из этих причин считается уважительной. Не хочу и не открываю, а почему не хочу – это, ребята, не ваше собачье дело. Душ принимаю, в сортире сижу, сплю или просто глазею в окошко – это мое законное право, черным по белому прописанное в Конституции Российской Федерации…

Капитулировав перед обстоятельствами, преодолеть которые явно был не в силах, Мордвинов разочарованно отступил от двери. Нога его при этом зацепилась за коврик, коврик поехал по выложенному метлахской керамической плиткой полу, и они услышали негромкий скребущий звук, издаваемый, судя по тембру, чем-то металлическим.

– Да ну на фиг! – изумленно и недоверчиво выдохнул Белый.

Как и он, не веря себе, Анатолий Степанович отступил еще на шаг и указал глазами на коврик. Белый быстро наклонился, приподнял коврик за угол и выпрямился, держа на ладони плоский никелированный ключ.

– Охренеть можно, – сказал он. – Я думал, таких баранов на свете уже не осталось.

Мордвинов помедлил, глядя на ключ и чувствуя, как в душе стремительно разрастается, пуская цепкие корни, смутное, но явно нехорошее предчувствие. Делать, однако, было нечего, если не рассматривать в качестве приемлемой альтернативы вариант, при котором ключ возвращался на свое место под ковриком, а они с Белым, поджав хвосты, отправлялись восвояси, так ничего толком и не узнав.

– Открывай, – вполголоса скомандовал он, и Белый с готовностью приступил к порученному нехитрому делу.

Замок дважды щелкнул, дверь открылась, и из полумрака прихожей в ноздри им ударил запах сигарет, которые курил Семибратов. Они осторожно, крадучись, переступили порог; прикрывая за собой дверь, Анатолий Степанович свободной рукой вынул из кармана пистолет.

Квартира оказалась однокомнатной, основательно запущенной и крайне скудно обставленной. Отставшие обои вздулись пузырями, а кое-где и вовсе отклеились, обнажив желтые от клейстера газеты времен застоя. Из мебели здесь наблюдались двустворчатый платяной шкаф, шаткий, исцарапанный и облупившийся стол-книга, два полумягких стула с засаленными сиденьями и прохудившейся обивкой, и узкая, ничем не застеленная тахта. На кухне не было и того. Меблировка тут ограничивалась древней, откровенно взрывоопасной газовой плитой, навесной полкой с немногочисленной, разрозненной и грязноватой на вид посудой, а также облупившейся табуреткой, живо напомнившей Анатолию Степановичу ту, которую Белый вышиб из-под ног учителя Лялькина. На табуретке красовался натюрморт из одинокого хрустального бокала с остатками красной жидкости на дне и вскрытого пакета вишневого сока. Анатолий Степанович понюхал бокал. Пахло не вином – соком, причем именно вишневым.

– Вот стервец, – уже понимая, что его надули, но не представляя, зачем это понадобилось, тихонько пробормотал Мордвинов.

Квартира была пуста и выглядела так, словно в ней не жили уже лет десять или сдавали ее внаем – не постоянно, а посуточно, и не приличным людям, а заезжему сброду без гроша в кармане. Возможно, так оно и было; возможно также, что таинственно испарившаяся любовница (или любовник) обитала в этом же подъезде и, когда Семибратов сделал свои дела и уехал, незамеченной вернулась домой. Такая схема выглядела чересчур громоздкой и сложной, но ничего невозможного в ней не было, да и оставленный под ковриком ключ отлично вписывался в эту версию. Почему бы и нет? Семибратов – профессиональный разведчик, привычка путать следы намертво въелась ему в мозг, а что до здешней антисанитарии и бытовых неудобств, так ему, надо думать, в служебных командировках приходилось терпеть еще и не такое…