Пятясь к двери, штандартенфюрер все же сумел приподняться на носках и вновь взглянуть на кафедру с посмертной маской, выставленной таким образом, чтобы Гиммлер мог видеть ее с любой точки кабинета.

«А ведь, если верить Канарису, наш многоуважаемый Гей-дрих был всего лишь жалким евреем-полукровком, — цинично улыбнулся Брандт той незаметной улыбкой, которую давно научился прятать не только от окружающих, но и от самого себя. — Говорят, у адмирала по этому поводу есть свои, особые, доказательства…»[38]

Подумав об этом, штандартенфюрер внезапно наткнулся на пристальный взгляд серо-голубых глаз, уставившихся на него сквозь мутноватые стекла, загнанные в оправу из полированной стали.

— Это выше нашего понимания, штандартенфюрер. Выше нашего с вами понимания…

Гиммлер произнес эти слова, будто заклинание, — и лицо его само стало напоминать посмертную маску, очень смахивающую на маску Гейдриха.

Выйдя за дверь, Брандт достал из кармана платочек и промокнул совершенно холодный лоб так, словно он покрылся потом. В подобных ситуациях штандартенфюрер всегда делал это, нередко вызывая удивление у присутствующих.

«Значит, посмертная маска Гейдриха никуда не исчезала, — сказал он себе. — Как ты и подозревал, она хранится в сейфе шефа. А ведь все считали, что «изъята» из кабинета навсегда. Похоже, что теперь рейхсфюрер исповедуется над ней, как папа римский — над Библией».

Штандартенфюрер понял, что в кабинете Гиммлера он появился слишком уж не вовремя. Но кто мог предположить? Кто мог знать, что в эти минуты рейхсфюрер святодействует, общаясь с духом Гейдриха? После того как в мае 1943 года обергруппенфюрер Гейдрих был убит чешскими партизанами на окраине Праги по дороге из своего загородного дома в резиденцию в Градчанах, в Главном управлении имперской безопасности почти в открытую заговорили о том, что его попросту убрали. И сделал это один из засевших здесь, в Берлине, соперников. При этом вряд ли кто-либо осмелился вслух произнести фамилию рейхсфюрера, но что у него были все основания избавиться от Гейдриха — в этом не сомневался даже тот, кто только и делал в своей жизни, что сомневался.

Подозрение еще больше усилилось, когда в кабинете Гиммлера — факт беспрецедентный и совершенно необъяснимый — вдруг появилась посмертная маска обергруппенфюрера. Посмертная маска подчиненного в кабинете шефа? Это было что-то сногсшибательно новое не только для СС, но и вообще для Берлина. Одних маска откровенно шокировала, у других вызывала саркастическую ухмылку. Но вряд ли нашелся хотя бы один посетитель кабинета рейхсфюрера, у которого появление посмертного лица «человека с железным сердцем», как нередко называли Гейдриха, не вызвало бы целой волны убийственно-философских размышлений.

Брандт помнит, как, выйдя из кабинета Гиммлера, обер-группенфюрер Кальтенбруннер, впервые увидевший своего шефа у маски, со свойственной ему прямолинейностью произнес: «Здесь еще только мертвецов не хватало. Оживляя мертвых, мы умерщвляем живых. Я прав, штандартенфюрер?»

Брандта преемник Гейдриха, очевидно, уже причислял к своим единомышленникам. Или же хотел, чтобы его слова были доведены до сведения Гиммлера. Во спасение.

— Как всегда, обергруппенфюрер, — почтительно склонил седеюще-лысеющую голову личный порученец Гиммлера, никогда не спешивший к своему патрону ни с какими доносами на подчиненных.

Полковник СС прекрасно понимал: появление у Гиммлера посмертной маски предшественника Кальтенбруннера заставляло обергруппенфюрера подозревать, что в этом кабинете все еще усиленно сожалеют о гибели Гейдриха, а значит, не радуются тому, что кресло его занимает «Венец». Однако Брандту были известны и иные побуждения Кальтенбруннера.

Эрнст, возможно как никто другой, осуждал рейхсфюрера за это «посмертное недоразумение», поскольку присутствие маски заставляло посетителей кабинета вновь и вновь решать для себя: «А для чего Гиммлеру понадобилась вся эта анатомическая демонстрация?» Из чувства дружбы? Но это не о Гиммлере. Из признательности Гейдриху за то, что он по существу сотворил службу безопасности, а в значительной степени и всю организацию СС? Но в последние годы Гиммлер уже даже не скрывал своих опасений относительно амбиций Гейдриха. Особенно после того, как начальник Главного управления имперской безопасности начал собирать досье, направленное на компрометацию фюрера, поставив под сомнение чистоту его арийского происхождения.

Конечно, о том, что в крови фюрера значительная доза еврейских примесей, в высших эшелонах СС ни для кого секретом не было. Но кто позволил столь нагло доказывать это? А главное… кому доказывать? Гиммлеру? Борману? Шеллен-бергу? Канарису? Герингу, наконец? И кто доказывает — грязный полукровок?

…Разве что колдовство над посмертной маской — это разговор нераскрывшегося убийцы с духом своей жертвы. А появление слепка рядом со столом — акт раскаяния? Но тогда получается, что акция чешских партизан — всего лишь профессионально сработанный диверсионный спектакль, отрежиссированный самим Гиммлером или же по его приказу?

«Кальтенбруннер прав, — грубо чеканил свои мысли Брандт, усаживаясь за огромный стол, словно пес у двери хозяина. — Оживляя мертвых, мы умерщвляем живых. Приказав выставить у себя маску, рейхсфюрер поступил более чем опрометчиво».

Очевидно, наступил момент, когда рейхсфюрер понял это. И однажды, войдя в его кабинет, Брандт обнаружил, что слепок исчез. Он еще удивился тогда: «Неужели рейхсфюрер убрал его сам, не приказав сделать это мне?» Какое-то время все, в том числе и он, Брандт, были убеждены, что Гиммлер навсегда избавился от ничтожного «упрека с того света». Ан нет. Сегодня тайна рейхсфюрера раскрылась.

Усадьба Адмирала вместе с двумя заброшенными хибарами представляла собой небольшой хуторок, примыкающий к окраине пригородного поселка. Зелень трав, жужжание пчел, шатер яблоневых крон — все это навевало ностальгическую тоску по деревенскому безмятежью, благостные сны души и почти неправдоподобные теперь воспоминания детства.

Война этих мест не достигла. Правда, немецкая авиация несколько раз бомбила железнодорожную станцию, однако каких-либо видимых для свежего глаза разрушений и следов этих налетов она не оставила. Из-за Волги эхо тоже не приносило ничего такого, что свидетельствовало бы о войне.

«Кстати, надо бы ознакомиться с ситуацией на фронтах, — подумал Курбатов, поднимаясь на вершину островерхого, похожего на шлем русского витязя, холма. — А то ведь вслепую идем, даже не представляя себе, где проходит линия фронта».

— Взгляните, подполковник, там какой-то объект, — вырвал его из раздумий голос идущего чуть впереди барона фон Тирбаха. Он прокладывал путь командиру по ельнику и зарослям вереска. — Похоже на воинскую часть.