Вестготы по-прежнему отличались жестоким, воинственным нравом, и Аэций надеялся, что мне как-то удастся обуздать их и направить в нужное ему русло. Они были высокомерны, как гунны, и царственны, как греки. Вестготы прославились своими длинными копьями и тяжёлой конницей не меньше, чем воины Аттилы своими луками. Стражи во дворце походили на бородатых великанов в кольчугах, их светлые глаза сверкали из-под надвинутых на брови шлемов, как яркие драгоценные камни, но взгляды были настороженными и полными подозрения. Ноги этих стражников напоминали стволы деревьев, а руки были толстыми, словно ляжки. Когда концы их длинных мечей покоились на мраморном полу, то рукоятки доходили до груди. Нет, такие люди не испугаются гуннов. Но почему же они до сих пор не присоединились к нам и не стали союзниками на поле боя?

Возможно, они колебались оттого, что их предки тремя поколениями ранее бежали от наступавших гуннов. Неужели вестготы прошли через всю Европу лишь затем, чтобы вновь столкнуться с той же угрозой? Сделают ли они наконец свой выбор? Или станут вассалами Аттилы? Я должен был убедить Теодориха, что только союз с Аэцием и ненавистными ему римлянами поможет вестготам выжить.

Моё появление предварили письма Аэция, и меня, как и было обещано, приняли при дворе. Вестготский капитан помог отвести мою лошадь в стойло, угостил меня водянистым вином, утолившим жажду, и наконец сопроводил к Теодориху. Во дворце был внутренний двор, вполне обычный, за исключением того, что его фонтан пересох, а у вестготов не нашлось мастера, способного его починить. Растения рядом с ним погибли, поскольку никто из варваров не заботился о них. Мы вошли в прямоугольный зал для приёмов. Разумеется, старые римские штандарты и символы власти давно исчезли, и сейчас колонны были увешаны яркими щитами и закреплёнными крест-накрест копьями готов. Знамёна и захваченные у врагов гобелены оживляли своими красками поблекшую роспись на стенах, а мраморные полы покрывал тростник, впитывающий грязь с сапог варваров. Лучи света проникали в зал через высокие окна и перекрещивались в центре. Знать столпилась за высокой перегородкой, отделявшей резной деревянный трон Теодориха от явившихся с жалобами подданных и придворных. Слуга, стоявший у трона, что-то записывал — однако умел ли читать пятидесятишестилетний король? Короной монарху служил обруч из простой стали. У Теодориха были длинные волосы, седая борода, крючковатый нос и постоянно хмурый вид. Этот человек привык говорить «нет».

Теодорих подозвал меня, я прошёл за перегородку и встал с ним рядом, чтобы мы могли спокойно разговаривать, не опасаясь быть подслушанными. Я поклонился, стараясь вспомнить манеры своего наставника в дипломатии, Максимина, и изумляясь, куда привела меня моя долгая одиссея.

— Я передаю вам привет от вашего друга и союзника Флавия Аэция, король Теодорих. Мир сотрясают великие события, и мы нуждаемся в великих деяниях.

— Генерал Аэций уже сотни раз за эту зиму передавал мне свои приветы и поздравления во всевозможных посланиях, — отозвался варвар голосом истинного скептика. — Приветы всегда поступают с новостями, а новости — с просьбами. — Он повернулся к своему писцу. — Не так ли, Хаган?

— Римлянин хочет, чтобы мы сражались в его битве, — проговорил писец. — То есть чтобы мы сражались для него.

— Не для него, а вместе с ним, — поправил его я. — Аттила движется на Запад, и если мы не объединимся, то все пропадём по отдельности, испуганные и одинокие.

— Я уже слышал эти речи от Аэция, — заявил король. — Он умеет нагонять страх на других. Большой мастер запугивать. Всегда обнаруживается какая-нибудь страшная опасность, требующая от нас, чтобы мы помогали Риму и проливали нашу кровь за империю. И даже когда он умоляет нас о помощи, то не сообщает, сколько легионов станет сражаться или какие другие племена присоединятся к нему. Аэций не может объяснить, почему Аттила должен быть моим врагом. Я не ссорился с гуннами.

Мне было трудно ему возразить.

— Мир меняется, господин.

Я рассказал обо всём, что уже знал Теодорих: о просьбе Гонории, о новом императоре Маркиане на востоке и о требованиях франкского принца Клоды на севере. Он раздражённо выслушал меня.

— Есть ещё одна проблема, и она связана с греческим лекарем Евдоксием, — попытался дополнить я.

— С кем?

Король с любопытством повернулся к Хагану.

— По-моему, он упоминает человека, поднявшего восстание багаудов на севере, — пояснил писец. — Умника, который повёл за собой всякий сброд.

— Но Аэций подавил этот бунт несколько лет назад, — прибавил я.

— Да, теперь я вспомнил этого грека. Ну и что с ним? — спросил Теодорих.

— Он сбежал к Аттиле.

— И что же?

— Он убедил Аттилу отправить его послом в Карфаген, к Гейзериху. И когда Евдоксий вернулся от вандалов, гунны решили двинуться на запад.

При этих словах что-то шевельнулось в тени, как будто вздрогнув от изумления. Мне показалось, что это была человеческая фигура, укутанная с головы до ног. Кто-то подслушивал нас, стоя в нише. Кто это был?

— Гейзерих? — Глаза Теодориха сузились, как только я упомянул о короле вандалов. — Почему Аттила ведёт переговоры с вандалами?

— Неизбежно возникает другой вопрос: почему вандалы ведут переговоры с гуннами?

Наконец-то я задел Теодориха за живое. Аттила находился далеко, римский император Валентиниан был бессилен, но Гейзериха и его надменных вандалов вестготы по-настоящему опасались. Это могущественное племя германского происхождения, как и они сами, ныне обосновалось в Африке и, несомненно, стремилось завоевать Аквитанию. Я увидел, что новость произвела на короля сильное впечатление, и вспомнил слухи о том, что вандалы больно обидели вестготов, отвергнув и искалечив дочь Теодориха.

— Гейзерих отправляется в поход вместе с гуннами? — спросил он.

— Возможно. Нам неизвестно. Мы только знаем, что ждать и ничего не делать — глупо.

Теодорих откинулся назад и погрузился в размышления, забарабанив пальцами по подлокотникам трона. Гейзерих, воины которого не уступали его собственным. Гейзерих, единственный ровесник Теодориха, столь же долго правивший своим народом и одержавший немало кровавых побед. Гейзерих, опозоривший его перед всем миром и покрывший шрамами лицо Берты, его любимой дочери. Он покосился на меня, стоявшего перед ним молодого римлянина.

— Чем ты можешь доказать правоту сказанного тобой?

— Словом Аэция и милостью Бога.

— Милостью Бога?

— А как ещё я могу объяснить, что стал обладателем меча Марса? Вы слышали об этом древнем оружии? Я украл его у самого Аттилы и привёз Аэцию. Его называют мечом богов, и Аттила пользовался им, чтобы воодушевить свой народ. А теперь им воспользуется Аэций и сплотит Запад.

Теодорих с недоверием посмотрел на меня.

— Этот меч вот здесь, у тебя на поясе?

Я улыбнулся. У меня появилась возможность показать ещё одно свидетельство, и я достал нож, отнятый у Евдоксия.