С такими мыслями наводчик осматривал свои «чемоданы», машинально прикидывая, куда ставить осколочные, куда бронебойные, чтобы в случае необходимости сразу выдернуть тот, что нужно. Внезапно его крепко ухватили за «уши» танкошлема, и Протасов увидел прямо перед собой улыбающееся лицо радиста:

— Комсомолец, значит? — сказал Безуглый, скалясь во все свои тридцать два белых зуба. — Молодец, Женька! Человек! Человечище ты мой!

Он крепко хлопнул Протасова по плечу, а потом вдруг сдернул с него шлем и взъерошил мокрые волосы.

— Молодец, — повторил Безуглый.

— Снаряды ставь, как я скажу, — ответил наводчик, смущенный этой неожиданной лаской.

Когда с погрузкой было закончено, старший лейтенант дал экипажу пять минут на отдых. Безуглый и Осокин полезли в танк за консервами, а Петров отозвал наводчика в сторону и спросил:

— Так что ты мне утром сказать хотел?

Протасов глубоко вздохнул, а потом, глядя прямо в глаза командиру, рассказал свою историю. Петров слушал внимательно, на память вдруг пришли слова покойного комиссара Белякова: «…в конце концов, дети за отцов не отвечают». Они были чем-то похожи, Женька и лейтенант Пахомов. Когда наводчик закончил, старший лейтенант достал кисет и начал молча сворачивать папиросу. Закурив, он несколько секунд смотрел в сторону Козлово, над которым вставал густой, черный дым, затем повернулся к Протасову:

— Что мне сказал — правильно. Васе и Сашке потом скажешь. Больше об этом говорить не надо.

Подумав немного, старший лейтенант добавил:

— А вообще — мне все равно. Мне главное, как ты держишься. Вот, примерно так. Ладно, пойдем быстро укусим чего-то, если эти два проглота все не сожрали. И пора уже двигать.

* * *

Катуков молча смотрел на Козлово. Казалось, что в деревне горит все, что может гореть, в небо поднимались столбы черного, жирного дыма — это полыхали танки. Потери первого батальона никто не считал, но он сам видел, как ремонтники тянули с окраины подбитую «тридцатьчетверку». Санитары непрерывно тащили раненых, тяжелых складывали у обочины, легкие брели через поле сами. Соединиться с 27-й бригадой до сих пор не удалось — та попала под контрудар немецких танков, и сейчас севернее Козлово шел жестокий бой.

— Товарищ генерал-майор, — боец-телефонист протянул трубку комбригу, — командующий на проводе.

Комбриг подошел к телефону, Бойко на всякий случай встал рядом.

— Ну, Михаил Ефимович, чем порадуешь?

Связь, как всегда, была плохая, голос командующего доносился словно издалека, как если бы он и впрямь кричал через все эти километры, но генералу показалось, что ничего хорошего Рокоссовский от него не ждет.

— Продвигаемся, товарищ генерал-лейтенант, — сухо ответил он. — На данный момент в наших руках почти треть села.

— Медленно продвигаетесь. — Казалось, командарм не обвиняет, а просто констатирует факты.

— Противник постоянно контратакует с использованием танков, — ответил Катуков. — Наша заявка армии на подавление артиллерии в Верхнем и Нижнем Сляднево не выполнена. 28-я бригада только закончила выход на рубеж атаки.

Некоторое время трубка молчала.

— Так, — еще молчание, — я разберусь. Потери?

— В мотострелковом батальоне, по последним данным, сто девяносто семь активных штыков, в кавалерийских эскадронах — шестьдесят пять сабель, — доложил Катуков. — Потери в танках — четыре подбито, один эвакуирован, три сгорело, основные потери во втором батальоне. Потери в 27-й бригаде мне неизвестны.

— Понятно. 365-й в бой не вступал?

— Если вступил, — еле сдерживая раздражение ответил комбриг, — мне об этом неизвестно.

— Понятно, — повторил Рокоссовский. — Заявку на Сляднево удовлетворяю. Обозначь дымами направление на деревни, чтобы соколы по твоим не разгрузились.

— Есть.

— Михаил Ефимович, Козлово нужно взять не позднее десяти ноль-ноль четырнадцатого, — с нажимом сказал командарм, впервые в его голосе было что-то кроме спокойного внимания. — Я знаю, вам тяжело. Твои люди — герои. И Малыгина — герои, только что-то он тянет. Но нужно взять, больше пока ничего сказать не могу. Отбой.

Катуков медленно положил трубку на аппарат. Командующий что-то недоговаривал, но тут уж ничего не поделаешь, в конце концов, комбриг своим командирам тоже говорил далеко не все.

— Лушпа докладывает: уничтожены еще две огневые точки в домах, — сообщил Никитин.

— Хорошо, — кивнул генерал. — Матвей, отправь отделение — пусть обозначат авиаторам направление на Нижнее Сляднево. А то выложат нам на голову — наплачемся.

* * *

— Что там такое? — крикнул Петров.

«Тридцатьчетверка» внезапно остановилась у полуразрушенной избы, и командиру такая задержка очень не нравилась. Эта улица вроде бы наша, но кто его разберет наверняка, бой шел совсем рядом, даже в башне он слышал грозный, воющий рокот немецкого пулемета, хлопки мин, винтовочные выстрелы.

— Да пехота под танк бросается, — ответил Осокин и грязно выругался. — Жить надоело!

Если своя пехота бросается под гусеницы, значит, ей очень нужна помощь танкистов, это Петров уже давно уяснил. Он открыл люк и посмотрел вниз. Перед танком метался человек в шинели и шлеме, надетом поверх шапки, в руках у человека была винтовка Мосина с примкнутым штыком.

— Ты что там пляшешь, дурак? — заорал комвзвода.

Человек обернулся, и Петров увидел самодельные петлицы с кубиками — он только что обозвал дураком лейтенанта. Комвзвода выматерился про себя: ругать командира при бойцах — вон, с десяток их жмется к груде бревен — последнее дело. Он вылез из башни и спрыгнул на снег. Уставшие ноги подкосились, старший лейтенант чуть не упал на колени. Пехотинец подбежал к комвзвода, он был едва ли старше младшего лейтенанта Щелкина. «Да что ж у нас детей лейтенантами ставят!» — с тоской подумал Петров.

— Лейтенант Серов, — представился срывающимся голосом молодой командир.

— Старший лейтенант Петров, — ответил комвзвода, — что тут у тебя?

— Товарищ старший лейтенант, не выходите за угол… — Юноша захлебнулся словами и резко вдохнул.

— Не торопись, пехота, — успокаивающе сказал танкист, — по порядку давай, быстренько.

— Там площадь, а за ней — дом такой. Первый этаж каменный, большой такой, — затараторил Серов, — в доме пушка и пулеметы! Тут один танк ехал с другой стороны, в него как дали, только огнем плеснуло!

— Так, — Петров стащил танкошлем и вытер лоб, — показывай.

Пригибаясь, они перебежали через заваленный обломками горелых бревен двор до срубленной снарядом березы, что рухнула с улицы, повалив забор.

— Осторожно, там пулеметы у них, — придержал Петрова лейтенант.