— Но я не могу оставить гостей…

Гай взял Оливера за руку и вывел в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.

— Расскажи, почему ты убежал из школы.

Сапфировая синева наполнилась слезами.

— Один из мальчиков, — всхлипнул Оливер, — Хейворд… поменялся со мной… отдал мне свой сборник комиксов… про Флэша Гордона… в обмен на шарики. А Хейворд сказал мистеру Гандертону, что я украл комиксы, а мистер Гандертон сказал мистеру Воуксу.

Доктор Воукс был директором школы, мистер Гандертон — классным наставником. Чертов перестраховщик, подумал о нем Гай, потом нахмурился. Оливер выпрашивал ежегодный сборник комиксов про Флэша Гордона в качестве подарка на день рождения. Это была одна из немногих просьб, в которой Элеонора отказала ему. По ее мнению, комиксы были вульгарны.

— Ты уверен, что тот мальчик — Хейворд — понял, что речь идет именно об обмене? Может быть, ты ошибаешься, и он хотел всего лишь одолжить тебе книгу на время?

Оливер шмыгнул носом.

— Это был обмен, папа. Он взял мои шарики. И положил их в свой стол.

— Мне кажется, произошла путаница.

— Ты сердишься на меня, папа?

— Из-за книги — нет. Но почему ты убежал, Оливер? Почему не остался и не объяснил все доктору Воуксу?

Оливер прикусил губу.

— Я не хотел ябедничать на Хейворда.

— Ох, Оливер, — проговорил Гай и, вспомнив свои школьные дни, обнял сына.

В Оливере была скованность, которую Гай ощущал при любом физическом контакте между ними. Как будто мальчик что-то утаивал. Оливер рос скрытным, замкнутым ребенком, у него было мало близких друзей. Гай видел причину этого отчасти в том, что во время войны ребенок рос вдали от родителей, но больше всего он винил себя. Он не мог избавиться от мысли, что его уход из семьи оставил шрам на сердце сына.

Дверь открылась и вошла Элеонора. Гай выпустил Оливера из объятий.

— Мы во всем разобрались, — сказал Гай. — Я позвоню доктору Воуксу. Думаю, что Оливеру надо вернуться завтра в школу.

— Папочка, — прошептал Оливер.

Элеонора пристально посмотрела на сына.

— Ты плохо выглядишь, малыш. Посмотри, Гай, ты видишь, какой он бледный?

Присмотревшись, Гай увидел, что оттенок лица у мальчика, пожалуй, даже зеленоватый.

— Что с тобой? — мягко спросил он. — Живот болит?

Оливер кивнул.

— А вдруг у него аппендицит? — ужаснулась Элеонора.

— Я себя плохо чувствую, папа. Я не могу идти в школу.

— Бедняга.

— Папочка! — взмолился Оливер.

Гай взъерошил волосы сына.

— Ладно. В конце концов, до каникул осталась всего одна неделя.

— Я сейчас же уложу его в постель, — сказала Элеонора. — А ты, Гай, позвони в школу и скажи, что мы привезем Оливера только в сентябре.

Последние гости разошлись в полночь. Руфус отправился в Айлингтон, Кон уехала обратно в Сомерсет. Элизабет уже давно легла спать в комнате над магазином. Фейт начала собирать пустые стаканы и тарелки, но затем решила отложить уборку на утро и в час ночи заснула на диване.

Ей снился, впервые за много лет, Ла-Руйи. Таким, каким он был до войны. Она бродила по чердакам, открывала шкафы и сундуки и доставала из них прекрасные платья. Серебристые, золотистые, небесно-голубые и изумрудные ткани переливались в широких розоватых лучах солнца, струившихся через окно чердака. Лиф одного из платьев был сделан из радужных птичьих перьев, юбка другого собрана из крыльев бабочек. Пронося охапку платьев по чердаку, она услышала первые выстрелы. Они рикошетом ударили в оконные стекла. Выглянув наружу, Фейт увидела, что замок окружен солдатами, которые снуют по саду, как коричневато-серые муравьи. Яркие цвета платьев, которые она держала в руках, превращались в грязно-зеленый, серый, хаки…

Фейт открыла глаза. Сначала ее сердце стучало в ритме выстрелов, но, успокоив себя, она смогла отделить стук во входную дверь от отголосков сна. Натянув халат, Фейт сбежала вниз и открыла дверь.

— Джейк.

Лунный свет выхватывал из темноты его светлые волосы.

— Я обошел весь этот чертов Лондон, чтобы найти тебя, — сказал он, вваливаясь в магазин. — Пришлось разбудить Руфуса. Почему ты не сказала мне, что переехала?

«Потому что я не знала, где ты, — подумала Фейт. — Потому что ты полгода не писал и не звонил».

— Я уже хотел было ехать в чертов Сомерсет, — добавил Джейк.

— Тс-с, — сказала Фейт. — Элизабет спит наверху. Джейк прижал палец к губам и сказал громким шепотом:

— Я буду тих, как мышь.

Довольно крупная и неряшливая мышь, подумала Фейт, глядя на брата. Подбородок его покрывала густая щетина, а давно не стриженные волосы падали на затертый воротник рубашки.

— Идем, Джейк.

— Сначала обними своего любимого брата.

Он сжал ее в крепких объятиях. От его одежды пахло табаком и вином.

— Ты пропустил нашу вечеринку, — пробормотала Фейт ему в грудь.

— Правда? — Он наконец выпустил ее. — Тысяча извинений.

— Я прощу тебя, если поможешь мне завтра навести порядок, — улыбнулась она.

Джейк спал в эту ночь на диване, Фейт пристроилась вместе с Элизабет. Встав пораньше, она заварила чай и принесла чашку брату. В ярком утреннем свете она увидела, как он бледен.

— Ты ужасно похудел, Джейк, — сердито сказала она. — Где тебя носило?

— В разных местах.

— У тебя есть работа?

— Сейчас нет.

— А как же твой друг… Вы с ним хотели открыть бар…

— Я попробовал, но это очень скучно. Приходится все время отсчитывать сдачу и мыть полы.

Фейт уже потеряла счет тому, сколько мест работы сменил Джейк после войны. Десяток, а может и больше.

Он зевнул, встал и прошелся по комнате, без интереса глядя на книги, картины, фотографии.

— Как дела, Фейт? Как все? Дэвид?.. Руфус?..

— Руфус был здесь вчера вечером. Помогал нам ломать стенку. А Дэвид уехал по делам, поэтому Элизабет под моим присмотром. — Она кивнула в сторону смежной комнаты. — Еще спит. Я вчера позволила ей лечь попозже.

— Как она?

«Она — свет моей жизни», — подумала Фейт и улыбнулась.

— Ей нравится новая школа. Конечно, Дэвиду будет тяжело перенести расставание с ней. Но Лаура Кемп умерла весной, и ему ничего не оставалось, как отправить Лиззи в интернат.

— Я привез ей подарок. — Джейк наклонился и, порывшись в своем рюкзаке, вытащил бумажную змею на веревочке. — Я нашел ее в Марселе. — Он потянул за веревку, и змея начала извиваться по линолеуму. — Здорово, правда?