склонностью в детстве (мошенничество, обман); он скорее принадлежит к истинным страстным фанатикам, чем к преступникам. О его родителях известно, что это были дегенераты и скверные люди, он же был плодом преступной связи.

Далее важно отметить следующий существенный момент в его жизни: борьба с несчастьями у него не всегда кончалась удачно, образование ему удалось получить с большим трудом, хлеб он зарабатывал себе ремеслом сапожника; в конце концов он стал в ряды «возмущенных». После этого он последовательно был содержателем бакалейной лавки, учителем французского языка.

Он был всегда беден, и нужда толкала его на крайние поступки. Страдал он и от несоответствия между своим действительным положением и тем, о котором он мечтал, страдал так глубоко, что даже смерть предпочитал такому существованию.

«– Почему вы сделали это?

– Общество принудило меня к тому. Я был в отчаянном положении. Я был голоден. Я ни о чем не жалею. Но все равно я доволен; хорошо сделают, что повесят меня, а то я снова взялся бы за прежнее через неделю».

В таком положении он очутился, не говоря уже о постоянной перемене ремесла, благодаря большой подвижности и неустойчивости, свойственной всем истеричным. Воспитателем его был священник, и из фанатика религиозного он превратился в фанатика социализма. Но, не создав себе положения среди социалистов, он стал анархистом. Однако на этот путь его больше всего толкало тщеславие. Один графолог, которому показывали его почерк, утверждает, что доминирующие черты его характера – это тщеславие, гордость и энергия. Об этом красноречиво говорят его большое Г, росчерк и письмо, направленное вверх.

Покинув надежду реформировать общество с помощью своей книги, он думает добиться тех же результатов, бросив бомбу в парламент. Перед этим он торопится сняться и повсюду, где только можно, раздает свои карточки. Первый вопрос его после ареста – есть ли в газетах его портреты.

Но альтруизм его, страстный, крайний, неотъемлемо всегда оставался при нем; ниже мы увидим это из отрывка его речи.

Глава 4. Сумасшедшие

Среди анархистов встречаются и такие, у которых гениальное помешательство заменяет гений или необходимый для деятельности возбудитель; к таковым принадлежали Кола ди Риенци и Риель из Канады.

Такие ненормальности встречаются и среди современной партии анархистов.

Дю Кан и Лабор приводят в пример коммунара Гальяра, страдающего головной водянкой, который был главным директором баррикад, будучи уже сапожником. Он так воодушевился, что строил баррикады решительно из всего, что попадало под руку: из сапожных колодок, из хлеба, из костей домино; в конце концов он выстроил особую баррикаду специально для того, чтобы сняться на ее вершине в позе героя, окруженный ее защитниками. Сюда же относятся и те душевнобольные политические деятели, которые действуют совершенно самостоятельно и в одиночку; они убивают лиц, стоящих во главе государства, и представляют лишь глухое эхо партийной борьбы и политических или религиозных условий своего времени.

Во Франции во время усиления религиозной вражды было совершено покушение на жизнь Генриха III. Преступник Шатель был душевнобольным; впоследствии он вполне сознался в своем преступлении; признался, кроме того, что на совести его лежали два преступления – преступное вожделение к сестре и жажда убийств, – преступления, которые должны быть искуплены смертью врага религии. Эту новую теологию, по его словам, он почерпнул из философии; при обыске у него нашли 3 записки с анаграммой короля и десять листков, содержащих перечень его грехов, расположенных в порядке десяти заповедей.

Видимой причиной покушения Равальяка на Генриха IV был также как будто бы религиозный фанатизм; но по существу на преступление его толкнул бред преследования. Он был исключен из монашеского ордена за слабоумие; далее, он был арестован, кажется, вследствие ложного обвинения; затем ему стали являться видения, и он решил, что призван исполнить божественную волю – убить короля, употреблявшего свое оружие против папы.

По словам Матье, судьи признали его душевнобольным, одержимым меланхолией; однако он все-таки подвергся наказанию и до конца продолжал думать, что народ благодарит его за его подвиг. Когда его обыскали при аресте, то в его платье нашли массу исписанной им же бумаги; между прочим, стихотворение о том, как преступника ведут на казнь. Это стихотворение, вероятно, написано им для самого себя; слова, которые, по его мнению, лучше характеризуют душевное состояние приговоренного к казни, выведены особыми буквами и с большим старанием, чем все прочее. В этом, как и в других писаниях, сказывается наклонность к графомании. Подобное же явление замечено и у Гито. Между прочим, Гито сходен с Равальяком еще и в следующем объяснении своего поступка. Как Равальяк говорил, что убил короля из сочувствия к королеве, так и Гито утверждал, что симпатия к супруге Гарфилда толкнула его на убийство; и, так же как первый, он все время продолжал считать себя исполнителем божественной воли.

Гито

Деспотизм и угнетение народа в Англии способствовали тому, что душевнобольная Маргарита Николсон пыталась нанести удар ножом Генриху III, а сумасшедший Гэтфилд стрелял в него из револьвера.

Ирландец Муни, участник лондонских взрывов, выразивший на суде свое удовольствие по поводу того, что он – первый ирландец, задавший встряску динамитом тем, которые пользуются всеми радостями жизни, был единодушно признан душевнобольным двумя нью-йоркскими государственными врачами.

Глава 5. Маттоиды

Встречаются среди анархистов и маттоиды; они, как я уже говорил в «Политической преступности и революции», очень часто появляются в периоды революций и во время восстаний. Диагноз этого рода больных очень труден, так как признаки их болезни скорее отрицательные, чем положительные. Так, мы не находим у них ни аномалии в строении физиономии и черепа, ни бреда. Заболевания эти чаще случаются в городах, даже, пожалуй, в больших городах; нравственное чувство их вполне нормально, зато чувство порядка и любовь к обществу гипертрофированы и доходят до альтруизма.

Их интеллект почти нормален; в жизни они могут быть даже очень ловки и изворотливы, и часто мы встречаем их в роли врачей, депутатов, военных, профессоров, государственных деятелей. От нормальных людей их заметно отличает необыкновенное трудолюбие и усердие в тех делах, которые не входят в их компетенцию и превосходят их средние нравственные силы. Так, повар Пассананте стремится стать законодателем, кучер Лаццаретти – теологом и пророком, два чиновника министерства финансов посвящают себя на старости лет криминологии, делаются псевдофилологами.

Постоянная перемена рода занятий для них весьма характерна. Например, Гито был последовательно журналистом, адвокатом, проповедником, импресарио. Де Томмази был сначала содержателем кофейни, потом журналистом, колбасником, шелководом, маляром и камердинером.

Чрезвычайно характерна