Значит, остаются два выхода: или ехать на попутке, или украсть машину.

Ни один человек в здравом рассудке не посадит Фрэнка в свою машину, да и он не будет стоять в ожидании на обочине, зная, что и мы и копы охотимся на него.

Итак, он взял чужую машину.

Спокойно.

Здесь нет светофоров, нет знаков, требующих остановки, нет бензоколонок.

Что остается?

Где же тут могут останавливаться водители?

И Джимми осеняет.

– Проклятье, – говорит он. – Поворачивай. Быстро.

– Зачем?

– Будем искать парковку.

Дэнни Карвер вот-вот коснется обнаженной груди.

Наконец-то.

Тяжело с дочерьми мормонов. Другим девушкам все нипочем, а Шелли никак не поддавалась. Три месяца Дэнни ухаживал за ней – водил в кино, гулял с ней в парке, играл в дурацкий мини-гольф – и за это получал лишь легкий быстрый поцелуй, она даже рот не открывала.

Он бы бросил ее после второго свидания, не будь она так хороша. Светлые волосы, большие голубые глаза, а уж походка…

Два месяца прошло, прежде чем она поехала с ним на парковку, на эту самую парковку, где и днем-то бывает не больше трех машин, водителям которых нравятся прогулки по каньону.

А вечером тут что тренировочный зал. Ватаги подростков получают на этом месте сексуальное образование, словно им предстоит сдавать экзамен. И Шелли не отказалась ехать сюда. Она даже не поднимает руку, чтобы, как всегда, остановить его, когда он принялся расстегивать на ней блузку.

Наконец-то, думает Дэнни.

Слава тебе господи.

Наконец-то.

– О, боже, – произносит Шелли.

Это значит – о да. Это значит – будь мужчиной.

– О… боже.

Шелли замирает, глядя поверх плеча Дэнни.

Ее отец, думает Дэнни.

Мормон шести футов шести дюймов ростом, который подковывает лошадей.

Дэнни тоже замирает.

Он оглядывается.

В окне снежный человек.

Такие истории обычно рассказывают вечером у костра – о парне с крюком. Но у этого парня нет крюка, у него револьвер. И он делает Дэнни знак, чтобы тот открыл окошко.

Дэнни повинуется.

– Я ничего тебе не сделаю, – говорит тот, вытаскивая Дэнни наружу. – Мне нужна твоя машина.

Помимо своей воли Дэнни кивает, когда мужчина забирается на водительское место.

Фрэнк смотрит на девушку.

– Можешь выйти, – говорит он. – И застегни блузку.

Шелли делает и то и другое.

Фрэнк разворачивается и уезжает.

Джимми Малыш замечает двух подростков на парковке. У мальчишки в руках мобильник.

– Мы опоздали, – говорит Джимми. – Черт его побери, мы опоздали.

Он опускает окошко.

– Какая машина?

– Вы из страховой компании? – спрашивает Дэнни.

– Какая машина?

– «Целика» девяносто шестого года, – говорит Дэнни. – Серебристая.

Джимми Малыш с ревом мчится прочь.

– Позвони папе, – просит Шелли.

Фрэнк бросает «целику» в Пойнт-Лома и дальше идет пешком.

Если это можно назвать словом «идет». Скорее он хромает, ковыляет, тащится из последних сил.

Он похож на киношное чудище, думает Фрэнк, выбираясь из лужи. Хорошо, что льет как из ведра и ненавидящие дождь жители Сан-Диего не высовывают носа из дома, оттого не видят пошатывающееся, оборванное, окровавленное видение, бредущее по улицам города.

Иначе они вызвали бы полицейских.

Так и было бы.

Фрэнк не хочет возвращаться в свой тайный дом. Ему вообще рискованно куда бы то ни было возвращаться, но больше он ничего не может придумать. Надо же где-то избавиться от лохмотьев, обработать раны, немного отдохнуть, продумать следующий шаг.

Он отпирает свою квартиру на Наррагансет-стрит, не имея ни малейшего представления, что ждет его внутри. Может быть, там полицейская засада? Может быть, там федералы? Или «Убойная команда»?

Как ни странно, никого.

Сбросив промокшую, окровавленную одежду, Фрэнк отправляется в душ, чтобы согреться и промыть раны. Сильные струи воды жалят его тело словно иголками. Выключив воду, Фрэнк осторожно растирается полотенцем, на котором остаются кровавые разводы. Отыскав в аптечке перекись водорода, он садится на край ванны и смотрит на глубокие порезы на ногах. Тяжело вздыхает и льет на них перекись. Поет «Che gelida manina», чтобы отвлечься от боли. Это не помогает. Еще раз осмотрев порезы, Фрэнк опять льет на них перекись, пока она не начинает пузыриться.

Потом он проделывает то же самое с порезами на руках и груди.

Медленно поднявшись, Фрэнк отыскивает марлевые тампоны и медицинский пластырь и накладывает их на порезы. Это занимает много времени. При малейшем движении правая рука отзывается болью. Да и усталость берет свое – он устал как черт. Ему хочется лечь и обо всем забыть. Пусть приходят, пусть стреляют в затылок.

Нельзя расслабляться, говорит он себе, убирая тампоны и пластырь.

У тебя есть дочь, о которой надо заботиться.

Тебе нужна ясная голова.

Фрэнк варит крепкий черный кофе и садится за стол, чтобы подумать, что к чему.

О чем говорил Майк?

Он работал на федералов.

Федералы заставили его пойти на это убийство.

Но зачем?

Зачем им моя смерть? – не понимает Фрэнк.

Чепуха какая-то.

Может быть, Майк Риццо соврал? В его духе пойти к холодильнику за револьвером, зная, что это конец, да еще напевая старую песню, которую оба когда-то любили.

Это было летом 1972 года.

Есть те, что с флагом в руках рождены,

С красно-бело-синим знаменем, у-у-у,

И под звуки марша «Привет вождю»

Они лихо тебя убью-ют, боже мой…

Они лихо тебя убьют, боже мой. Фрэнк напряженно думает. Там есть еще слова.

Но я не из них, но я не из них,

Я не сенатора сын, сын.

Но я не из них, но я не из них,

Я не везучий, нет…

Нет, мысленно говорит Фрэнк.