От подобных мыслей оставался один короткий шаг до раздумий о возможности собственной смерти. И в один тоскливый туманный день она приступила к составлению завещания. Это казалось разумным, хотя и заставило ее вообразить, как Адам женится на красивой, но бессердечной женщине, которая будет подавать ему сдобу на завтрак и ужасно обращаться со своим пасынком. Но когда Адам застал ее врасплох за этим унылым занятием, ее заботливость совершенно не произвела на него впечатления. Он предал завещание огню и обозвал ее дурой, а когда она высказала пожелание, чтобы Лидия заботилась о ее ребенке, он ответил, что, поскольку Лидия, скорее всего, будет заниматься ребенком шиворот-навыворот, он считает, что лучше ей самой о нем позаботиться. Это рассмешило ее, потому что, когда он был с ней, ее мрачные фантазии бесследно исчезали. Она стыдилась, что поддается им, боялась, что у Адама возникнет отвращение к хворающей жене; и еще, хотя она и пыталась скрыть от него свое недомогание, когда он на самом деле этого не замечал, то чувствовала себя заброшенной. Она отсылала его от себя – но, когда он уезжал, чтобы провести вечер с кем-то из своих друзей, она размышляла: как странно, мужчины никогда не замечают, что ты плохо себя чувствуешь, и никогда не скажут нужную вещь в нужный момент, и не поймут, насколько ты несчастна оттого, что все время чувствуешь себя нездоровой.

Но Адам, который в свое время перенес месяцы подлинных страданий, понимал и глубоко переживал за нее. Он однажды спросил, не хочет ли она, чтобы кто-то из ее родственников хоть на день составил ей компанию, но оказалось, она не знает никого из своих родственников, сохранив смутные воспоминания лишь о тете Элизе Шоли, умершей, когда она сама была еще маленькой девочкой, и также она не была знакома с кем-либо из семьи своей матери.

– Им не нравился мамин брак с папой, и была холодность… Да я и не хочу, чтобы кто-то составил мне компанию! – решительно ответила она. – Я совершенно не понимаю, с чего это тебе в голову пришла такая мысль!

Больше он ничего не сказал, но когда встретился с лордом Оверсли в Бруксе и узнал, что тот на несколько недель привез семью в Лондон, то при первой же возможности заехал на Маунт-стрит и спросил совета у леди Оверсли.

– Ах, бедняжка Дженни! – воскликнула она. – Я прекрасно знаю, что она чувствует, потому что мне тоже никогда не было хорошо в подобном положении! Я собиралась нанести ей визит, но дел было так много… Ты можешь не сомневаться, что я немедленно к рей поеду! Мой дорогой Адам, я убеждена: тебе незачем беспокоиться! Если за ней наблюдает доктор Крофт, то все будет хорошо!

– Он тоже мне так говорит, – ответил Адам. – Но Дженни на себя не похожа; по-моему, она не такая крепкая, какой я привез ее в Лондон. Крофт сбивает меня с толку своими медицинскими разговорами, но… мэм, разве это правильно – держать ее на такой скудной диете и вдобавок еще пускать кровь?

Он не получил никакой поддержки. Леди Оверсли умоляла его не вмешиваться в дела, в которых он наверняка ничего не смыслит. Лечение голодом для беременных женщин было одним из последних достижений науки, она сожалела лишь, что это не было в моде в ее время, потому что, несомненно, извлекла бы из этого огромную пользу.

– Видишь ли, дорогой Адам, – сказала она, – это ошибка мужей – так пристально интересоваться подобными вещами. Оверсли никогда этого не делал, разве что по поводу моего первенца – это был милый Чарли! – когда он так действовал мне на нервы, что я бы вконец извелась, не вмешайся тогда моя дорогая матушка.

Она продолжала объяснять ему очень разумные вещи, которые говаривала ее дорогая матушка, но он слушал вполуха. Ее безмятежный рассказ о матери, сестрах, бесчисленных тетушках и кузинах послужил тому, что выявил разницу между положением ее и Дженни: у нее за спиной был сонм любящих родственников – у Дженни не было никого, кроме отца и мужа.

Он нередко думал о том, что совершенно невозможно уклониться от этой тяжкой неизбежности. Так было и на этот раз, когда в комнату вошла Джулия. Она поспешила к нему, протянув руку и воскликнув с нотками радостного удивления в голосе:

– Ах, Адам!

Он тут же поднялся и взял ее руку, но, хотя он улыбнулся и ответил на ее приветствие, в глазах его застыла мрачная сосредоточенность, и он почти тотчас же повернулся обратно к леди Оверсли.

– Надеюсь, что вы правы, мэм. Я не знаю – впрочем, я, как вы сказали, совершеннейший невежда в этих делах. – Он протянул руку для прощания. – Я должен идти. Возможно, когда вы увидитесь с Дженни… В любом случае ваш визит пошел бы ей на пользу, уверен. А вы потом скажете мне, каково ваше мнение.

Она согласилась, сердечно пожав его руку и ободряюще похлопав по ней.

– Конечно скажу! Но я убеждена, что у тебя не может быть никакой причины для тревоги.

– Что такое? – спросила Джулия, пытливо вглядываясь в лицо Адама. – У тебя неприятности?

– Вовсе нет! – ответил он улыбаясь. – Просто немного беспокоюсь за Дженни, вот и приехал спросить совета у твоей мамы. – Он посмотрел на часы. – Мне пора ехать! Нет, не стоит звонить, мэм! Я выйду сам. До свидания, Джулия. Я рад, что повидался с тобой, – и не спрашиваю, как у тебя дела, потому что вижу, что ты Прекрасно выглядишь и эти отвратительные туманы тебе нипочем!

Короткое рукопожатие – и он ушел, оставив Джулию обратившей озадаченный взгляд на леди Оверсли.

– Как странно он разговаривал! Беспокоится за Дженни? Почему, мама? Она больна?

– О нет, дорогая! Просто она в положении, и ей немного нездоровится. Думаю, это пустяки. Я и сама часто прескверно себя чувствовала в это время.

– В положении! – безучастно повторила Джулия. – Ты ведь не хочешь сказать… Ах, мама, нет! Леди Оверсли тревожно смотрела на дочь.

– Ну, милая, умоляю, не принимай это близко к сердцу! Этого следовало ожидать, и знаешь, это очень хорошо для них обоих!

Джулию сотрясала дрожь; она подошла к окну.

– Этого следовало ожидать. Как… как глупо с моей стороны! – произнесла она странным голосом.

Леди Оверсли не пришло в голову, что на это ответить. Через некоторое время Джулия с усилием проговорила:

– Дженни скверно себя чувствует, и Адам беспокоится. У него на уме одна только Дженни.

– Ну естественно, любовь моя.

– Естественно, мама? Естественно? Когда совсем еще недавно… – Голос Джулии пресекся; она быстро вышла из комнаты.

Тем не менее, к большому облегчению леди Оверсли, дочь казалась совершенно спокойной, когда спустилась к обеду. Она даже предложила поехать с матерью навестить Дженни на следующий день; но ее светлость отказалась под тем предлогом, что хочет поговорить с Дженни по поводу ее самочувствия с глазу на глаз.

Дженни была рада увидеть ее, но говорила мало. Она сказала, что чувствует себя прекрасно; и в самом деле казалась настолько обычной, что леди Оверсли сказала Адаму, что она не находит повода для беспокойства.

– Конечно, она выглядит немного раздраженной, но тебе не стоит слишком об этом задумываться, – посоветовала она. – По-моему, твоя жена хандрит, и, неудивительно – такая отвратительная погода! Жаль, что у нее нет сестры, чтобы составить ей компанию. Не сомневайся, все дело в этом: ей слишком уж одиноко, вот она и предается грустным раздумьям, которые Гибельны даже для человека крепкого, потому что от этого так сильно падаешь духом!