— Почему так думаешь? — спросил Федор. — Вроде все у них с Катериной хорошо.

— Нет, думаю, не очень… Вчера я слышала, как он на заднем дворе рыдал. Пошла за водой к колодцу, гляжу, а за перегородкой на сене Петруша лежит и жалобно воет. Вот я и подумала.

— Ничего, повоет-повоет, а потом перестанет. Детишки пойдут, и не до того станет, — зевнув, произнес Федор.

— Эх, если бы ты меня вот так любил, как Петруша Любку, — вздохнув, неожиданно произнесла Наталья. — Но ты меня не любишь…

— Как это? Я тебя люблю, — погладил ее по голове Федор.

— Зачем ты тогда к азиатке своей носишься? Вот скажи: зачем она тебе? Отпусти ты ее к своим. Вижу, мается она.

Подобных речей жены хватило, чтобы у Федора переменилось настроение.

— Не говори так, баба! — неожиданно зло воскликнул он и оттолкнул от себя жену. — Куда она пойдет, ты подумала? Запомни: мать никогда не примет назад своего волчонка, если он в чужих руках побывал. Не примут ее свои, ты понимаешь?..

Женщина ничего не ответила. Супружеская пара так и лежала, слушая, как Петька на полатях выдает во сне «соловьиные» трели.

— Сегодня ночью пойдем с тобой на реку. Ермоген воду святить будет, — когда Федору надоело молчать, вновь заговорил мужчина. — Вчера мы с казаками прорубь на Амуре рубили. Хорошо прорубили! Мы ее под образ православного креста сделали. Как в прошлом году, помнишь? — Он помолчал. — Ты вот… Не забудь ведра на реку взять, — предупредил он жену. — Святой воды наберем. Мало ли чего! Казакам скажу, чтобы ружья свои захватили. Рассказывают, заговоренное на освящении воды ружье не дает промаха.

— Федь, а ты помнишь, как мы с тобой в Москве на Крещенскую ночь в церковь ходили? — неожиданно спросила мужа Наталья.

Как же он не помнит. Конечно, помнит!

Это было еще до их женитьбы. Накануне они договорились вместе сходить на водоосвящение. Поздно вечером Федор постучал к Наталье в окошко, так как они жили по соседству. Она тут же оделась и выскочила на улицу.

— Брр! Ишь, мороз какой! — кутаясь в козью шаль, проговорила девка.

— Ничего, — улыбнулся Федька и поправил еще молодую бороду. — Как-нибудь морозец одолеем.

В церковь зашли заметеленными и румяными от мороза.

Посреди церкви стоял большой ушат воды, а рядом — парчовый столик, на котором покоилась серебряная чаша со святой водой и с тремя восковыми свечами по краям. На церковном возвышении читали «пророчества»: «Измойтесь и очиститесь, оставьте лукавство пред Господом: жаждущие, идите к воде живой…»

При пении «Глас Господень на водах» из алтаря к народу вышли священник и дьякон. На чаше зажгли свечи.

Священник стал читать молитву: «Велий еси Господи, и чудна дела твоя…»

Дочитав молитву, он трижды погрузил золотой крест в воду, и в это время на хорах высокие голоса запели тропарь: «В Иордане крещающуся Тебе Господи, Тройческое явися поклонение». Одновременно с пением хоров священник стал всех окроплять освященной водой. Вода была ледяная, но никто не шелохнулся, принимая на себя Божью благодать.

Литургия закончилась посреди храма перед зажженным светильником.

— Свет этот знаменует Спасителя, явившегося в мир просветить всю поднебесную! — обращаясь к прихожанам, громко произнес священник и подал людям подходить к ушату за святой водой. Вода чистая и прозрачная, чем-то похожая на слезы ангела. Набрав в бутылки этих «слез», Федор и Наталья, умиротворенные и взволнованные, вышли из церкви.

На улице уже толпился народ.

— Грибки монастырские!

— Венички для очищения!

— Снеточки причудские!

— Сметанка можайская! — неслось со всех сторон. Так торговцы пытались заманить в базарные ряды посадский люд.

Прямо у церкви на ступеньках сидели нищие и торговки с моченым горохом, разварными яблоками и сосульками из сахарного теста с медом, а также традиционным русским напитком — сбитнем.

— Покупай, барин, недорого!

— Да какой я тебе барин! — отмахнулся от толстой рябой торговки Федор. — Вот когда стану барином, то точно приду к тебе…

— …Так ты не забудь про воду, — прервав воспоминания, снова напомнил жене Федор.

— Не забуду, как забыть? — ответила она. — Все, хватит разлеживаться. Я сейчас вставать буду. Пока печь натоплю, пока хлеба испеку, вот там и солнце встанет.

— Ты бы невестку к хозяйству приучала, — говорит Федор. — Она пока на тебя все надеется. Не хочет первой вставать и печь топить. Лежит, понимаешь, словно барыня. И Петру скажи, чтобы жену особенно не баловал. Привыкнет баклушничать — не отучить. Лень штука поганая, от нее так просто не отвяжешься.

— Ладно тебе, отец, ворчать! Молодые еще, наработаются. Детки пойдут — не придется лежать… Ой, трудно им будет! — вздохнула Наталья, надевая домашний сарафан.

— Так они на тебя своих деток повесят, — усмехнулся казак. — Я не дам им барствовать. Вот срублю избу, и пускай там хозяйствуют.

1

Царская разведка давно доложила государю, что маньчжуры подтягивают свои войска к русским границам. «Их тьма, разве мы выстоим?» — нагоняли страху на Алексея Михайловича иные его советники. Надо уходить с Амура. «Нет! — решительно заявлял государь. — Сначала мы уйдем с Амура, потом из Даурии… Так дело и до Сибири дойдет. Слыхал я, маньчжурский хан желает прибрать все наши земли, находящиеся за Уралом. Не позволю! Воевать с ними нам рано — силы надо копить, а вот дипломатия подойдет».

Это новое слово «дипломатия» сейчас часто употреблялось в Европе, в том числе и в Москве. Сей факт говорил о смягчении человеческих нравов. Вроде как слово вернее меча, а к тому же кровью не пахнет.

Нужно было дипломатическим путем отодвинуть надвигающуюся грозу, но как это сделать, если император Кан-си требует, чтобы русские, во-первых, выдали ему тунгусского князя Гантимура, а, во-вторых, убрались из Албазина? При упоминании имени Гантимура верховный правитель впадал в бешенство. Ведь он ему верил, как никому, поэтому и послал с войском на Албазин, а тот возьми да приведи всю свою рать под крыло нерчинского головы. Албазин же так и остается у маньчжуров бельмом на глазу, ведь именно оттуда русские распространяют свое влияние на приамурские земли. Все этот атаман Черниговский, постоянно беспокоивший соседей. В 1669 году он послал в поход своих людей вниз по Амуру и на Чучар. Хотел показать подданным верховного, кто в этих краях хозяин. Только страхи нерчинского приказчика Даниила Аршинского, боявшегося осложнений из-за Амура, не дали ему развязать войну.

Кроме того, у маньчжуров были и другие претензии к русским. Во-первых, они претендовали на устье Амура, где издавна собирали дань с тунгусов. Во-вторых, их раздражало строительство все новых и новых русских поселений. Боясь, что русские попытаются овладеть и правым берегом Амура, они, в свою очередь, тоже стали ставить там новые города. Главным среди них был Чучар, где стоял их многотысячный военный гарнизон, готовый по первому приказу выдвинуться к границам Руси. Вот эти вопросы и требовалось обсудить с соседями.