Декакел Ончу не принадлежит к людям, которые церемонятся или возятся с каналами коммуникаций, когда можно получить результат, просто воспользовавшись собственной властью. Она советник по пилотам, ее имаго-линия старейшая на станции Лсел. Иногда, если она сильно устает, ей снятся сны о том, как обстояли дела четырнадцать поколений назад: она проводит в голове сложнейшие расчеты, переносит то, что было миром кораблей, в место, где этот мир может вечно оставаться в покое, быть, наконец, домом для всех странников. Просыпаясь, она никогда не помнит цифр, но помнит, что была кем-то, кто умел их находить.

Никаких других полномочий ей никогда не понадобится, чтобы направиться прямо в кабинет Акнел Амнардбат без всяких предварительных договоренностей или предупреждений. У нее есть вопросы, она хочет получить на них ответы – и получит, прямо сейчас. Больше она не допустит никаких уклонений от темы саботажа. Она не станет больше дожидаться, пока полуопозоренные послы решат, наконец, что Декакел сто лет знает как истину. У советника Амнардбат не будет ни малейшего шанса аккуратно ускользнуть, избегая разговора с коллегой-советником, как это произошло в грузовом отсеке, когда тейкскалаанскому уполномоченному позволили так бесцеремонно практически похитить Махит Дзмаре.

Амнардбат сидит за своим столом, ей хватает достоинства не напускать на себя удивленный вид, когда в дверь входит Декакел; может быть, ее секретарю удалось послать ей предупреждение. Декакел не садится, даже когда Амнардбат показывает ей на стул, стоящий против ее стула. Если она сядет, это будет подразумевать определенное равенство между ними двумя, а Декакел больше не чувствует никакого равенства.

– Советник, – говорит Амнардбат. – Чем могу служить?

– Вы можете сказать мне, почему позволили Дзмаре сесть в шаттл, когда уже убедили ее, что она вам абсолютно необходима здесь. Она даже приходила ко мне просить о спасении. Начнем с этого, советник.

У Акнел Амнардбат было лицо, которое легко приобретало выражение невозмутимого и уверенного отвращения, ее кудряшки и красивые высокие скулы были привычны к тому взгляду, которым она теперь смотрела на Ончу.

– Мне все равно, что случится с Дзмаре, пока ее нет здесь, – сказала она. – Пока эта имаго-линия на станции, она калечит все, к чему прикасается. А если ее здесь нет, мне совершенно безразлично. Раз она нужна той тейкскалаанке, пусть забирает.

Декакел не позволила потрясенному выражению появиться на лице. «Эта имаго-линия». Агавн и Дзмаре. «Она калечит все, к чему прикасается». Неудивительно, что Амнардбат препятствовала Махит Дзмаре. Она хотела убить всю линию, которая была всего-то длиной в одну имаго-машину, если не считать Тсагкел Амбак, а Декакел ее и не считает – та не была послом, она была переговорщиком и давно умерла. Скупость Агавна на слова по возвращении на Лсел подтвердила это. Устроить саботаж, а империя пусть разбирается со скорбными останками посла; возможно, империя даже возьмет на себя труд убить ее.

– А если бы она осталась на станции, что бы вы с ней сделали?

– Какая разница пилотам, что «Наследие» делает со своими имаго-линиями? Вы выходите за рамки вашей юрисдикции, советник Ончу.

– Пилотам всегда небезразлично, что делает «Наследие», – парировала Декакел, – поскольку «Наследие» является держателем наших имаго-линий, как и всех остальных… Скажите мне, Акнел, что вы не принимаете односторонних решений в том, что касается необходимости повреждения линии и ее пригодности. Скажите мне правду, и я уйду отсюда и оставлю вас в покое.

– Я – советник «Наследия», – ответила Амнарбдат. – Моя задача сохранить станцию. Что вы ставите под сомнение – сам мандат или мою приверженность этому мандату?

– Вы не ответили «нет».

Амнардбат смотрит на нее и демонстративно, медленно и преднамеренно пожимает плечами.

– Кто-то должен принимать решения, советник. Решения, которые сохранят не только наши жизни и суверенитет, но и нашу самоидентичность. Вот для чего существует «Наследие». Вот что я делаю на своем посту.

– А если Дзмаре вернется? – Декакел не знала, почему задала этот вопрос; она была абсолютно уверена, что Махит Дзмаре погибнет на этой войне вместе с великим множеством тейкскалаанцев.

– Тогда я потребую извлечения этой машины из ее мозга, Декакел, выкину машину в космос, а дальше посмотрю, осталось ли от Дзмаре что-то стоящее и нужно ли оно станции. Если она, конечно, проснется, бедняжка. Часть вины лежит и на мне – если бы я дала ей другое имаго, а не Агавна, то ее ксенофильская одержимость могла бы оптимизироваться.

– Почему же вы тогда не сделали этого?

Амнардбат устало вздыхает.

– Кого-то нужно было принести в жертву империи, а ее способности были удивительно низкими даже для имаго Агавна. Так почему не она? Теперь их обоих можно сбросить за борт, советник.

Декакел с ужасом задает последний вопрос:

– Есть ли какая-то другая имаго-линия, с которой вы поступили подобным образом?

– Вы хотите порекомендовать мне какую-то?

Декакел Ончу надолго запомнит легкость, с которой Акнел Амнардбат ответила ей. Она вдруг поняла с ужасающей отчетливостью, что никогда больше не может верить ни одной имаго-линии, к которой прикасалась эта женщина, потому что нет гарантий, что она в нее не вмешивалась. В это мгновение она ясно увидела, что представляет собой Амнардбат: человека, настолько влюбленного в станцию, что свои этические обязанности она подменила ужасающей яркостью своей любви, ничуть не заботясь о том, что уничтожает во имя ее сохранения.