– Мама! Если ты убьёшь папу, я на тебя расстроюсь!

Угроза показалась такой реальной, что Вербе пришлось сменить гнев на милость. После этого, правда, она всем рассказывала, что, когда я дерусь с женщинами, я бью их в челюсть тяжёлыми тупыми предметами, а если подобные предметы оказываются у них в руках, то я убегаю и прячусь за широкими спинами отважных младенцев – пусть и развитых не по годам.

Я по-прежнему занимаюсь колоколами – дела идут то лучше, то хуже, в общем, как обычно. Одесситы, кстати, отлили себе колокол – прошлым летом его привезли и с большой помпой повесили на колокольне. Я приезжал в сентябре к первому звону. Звук гораздо лучше, чем я опасался. Но, конечно, хуже, чем мог бы быть, если бы они послушались всех моих рекомендаций. Ну и бог с ним. Не кастрюля – и то ладно.

Влад поначалу обижался на меня – он не поверил в рассказанную ему историю, даже сильно упрощённую. Главным образом потому, что тела Дылды и Заики загадочным образом исчезли из мусорной кучи, – не знаю, работа ли это корректоров или каких-то других конспираторов попроще. Но через пару месяцев он вдруг постучался в аську, извинился и сказал, что получил только что сведения, подтверждающие мой рассказ. «Мы живём в очень загадочном мире, Клёст, – написал он мне, – и исчезновение из библиотеки книги Аксёнова – далеко не самое странное, что может в нём произойти».

Кстати, 6 июля 2009 года умер Аксёнов. Такие дела.

Хаим написал мне отчёт, получил свои деньги и собрался приехать в гости, когда летом 2007-го всё-таки загремел в тюрягу. Ненадолго, в связи с какими-то подделками, но сам факт был удивителен. За восемь месяцев заключения он написал довольно объёмную работу на стыке криминалистики и истории – по идентификации солдат и офицеров по остаткам одежды и знаков отличия. Работа была опубликована сначала по частям в профильном журнале, а потом отдельной книжкой, получила приз какого-то общества историков, и Хаиму предложили место преподавателя в небольшом университете в Баварии. Они с Мартой приезжали на пиво в это году. Я спросил, примет ли он место – он ответил, что ещё думает над этим. Впрочем, в любом случае он не перестанет заниматься тем, что делал, слишком уж Хаим любит свою жизнь.

Чеги тоже с годами не меняется – он продолжает копать, причём копает по-прежнему всё, что лежит в земле, от доисторических артефактов до кладов, спрятанных на чердаках и в подвалах старых домов. Он всё так же равнодушен в футболу и всё так же любит хорошую музыку. Кстати, сборная Греции в этом году высадила Украину из отбора на ЧМ-2010. А «Мётли Крю» летом 2008-го выпустили новый альбом – самый лучший из всех, что они когда-либо записывали. Пара песен оттуда до сих пор у меня в плеере. Век живи – век работай над собой, что тут ещё добавить?

Доктор Клочко совсем сдал. После того как у него на глазах корректоры упаковали и забрали с собой его пациента, он уволился из больницы и целыми днями сидел дома с выключенным светом и задёрнутыми шторами. Я написал ему полноценный отчёт, как и обещал, но, кажется, это не пошло на пользу его самочувствию. Через полгода он появился у меня, разбудив посреди ночи настойчивым звоном в дверь, и спросил, где ещё есть места, в которых корректоры не могут его увидеть, – родная больница его уже не устраивала. Я написал ему список всех, что знал, и он исчез. Кажется, я что-то слышал о том, что он снял квартиру в доме, где раньше жил Караим, но не уверен.

Ну что ещё?

Ах да, совсем забыл. В сентябре 2008 года в ходе раскопок в районе Айн-Шамс на востоке Каира археологи нашли руины забытого храма фараона Рамзеса Второго. Там ещё и куски гигантской статуи Рамзеса Второго обнаружили. К этой новости живейший интерес проявила Верба. Что у неё было с этим Рамзесом, я так и не понял. Детская любовь, что ли?

Этой зимой мы решили в кои-то веки выбраться куда-то покататься на лыжах и научить кататься сына (хоть нам все и говорили, что мы ненормальные – тащим маленького ребёнка на верную смерть). Мы поселились в небольшом отеле в Славском и каждый день ходили на «Грабовец». Больше у нас было, конечно, пеших прогулок, чем катания на лыжах.

На второй неделе нашего отдыха погода испортилась, и Верба изъявила желание прокатиться с какой-нибудь экскурсионной группой в Мукачево, посмотреть замок. Я в этом замке уже был раньше и подержать парня за палец ещё раз мне не захотелось. Утром я посадил Вербу с малышом на автобус, а сам, махнув на всё рукой, сел на машину и отправился в Пилипец.

В этот раз подъём уже не представлял собой смены сезонов. Была зима, и каждый метр карпатской земли мне это демонстрировал. В Пилипце была метель, у подножия горы была метель, и на вершине горы – та же самая метель.

Здесь было людно – и тропинка на «дикий спуск», несмотря на погоду, была отлично видна и хорошо утоптана.

На самой полонине не было видно ни зги, и всё же туда-сюда сновали какие-то люди, и кто-то, судя по всему, в такую пургу даже катался. Я еле дошёл до кафе и с удивлением обнаружил, что здесь тоже полно народу. Все столики были заняты, и почти за каждым сидела какая-то шумная компания. Мангал горел вовсю, и в помещении было довольно жарко.

Старик сидел за другим столиком, не за тем, что в прошлый раз, а в самом дальнем углу, возле последнего окна, спиной к залу. Он был один. Я медленно прошёлся к стойке, заказал себе глинтвейна и подошёл к нему.

– Многие хотели бы, чтобы для них всё было кончено, – сказал Старик и обернулся. Затем сделал широкий жест рукой, приглашая меня сесть. – Но часто с удивлением обнаруживают, что для них всё только начинается.

– Вы обо мне и Вербе? – Я сел напротив.

– Нет, – сказал он и взял со стола кружку, – я о вашем сыне. Может быть, тебе показалось, что ты очень удачно выкрутился из всей этой истории, сохранив свою женщину в обмен на предназначение Гадалки. Но, поверь мне, если ты думал после этого отрастить себе пивное брюшко и привыкнуть к тихой жизни рядового домоседа, то ты просчитался.

– Я не ищу лёгких путей, – ответил я.

– Это я заметил, – довольно сказал Старик.

Какое-то время мы молчали, отпивая каждый из своей кружки и глядя в окно на метель. Пурга была завораживающим зрелищем.

– Я хотел спросить у вас, – сказал я и посмотрел Старику в глаза, – зачем вы убили Ганса Брейгеля?

Старик усмехнулся. Затем сделал ещё один глоток.

– Зачем?.. Сейчас это так трудно объяснить… Можно сказать, что я был молодым и глупым. Я многого не знал тогда. И не понимал, на что я могу повлиять, а на что не могу. Дело в том, что война всегда особенным образом преломляется в сознании того, кто через неё проходит. Короче говоря… я думал, что делаю правильное дело. – Старик задумчиво посмотрел в кружку, затем в окно на метель и продолжил: – У меня есть оправдание – куда более серьёзные умы, чем я, не могли понять своего места в мироздании. Мы в прошлый раз говорили о Гитлере… Он понял, что его судьба – быть примером, понял, что ничто и никто, кроме него самого, не в силах его убить… но он всё трактовал неверно. Гордость, примитивные людские инстинкты, умственная лень… слишком поздно фюрер сообразил, каким именно примером ему суждено стать.