Я снова взял книгу в руки, обратившись уже ко второй части, в которой диалог сменился описанием деталей и подробностей стрелкового дела: какую одежду носить при стрельбе, как стоять, какими луками и стрелами пользоваться – в самом подробном и детальном изложении.

Отложив книгу, я остановился у открытого окна, разглядывая лужайку. Что же здесь творится? Возможно, Хоббей действительно снимает сливки, давая разрешение на порубку деревьев на землях Хью, однако здесь точно происходило еще что-то другое. И все же Кертис обладал полной свободой. По долгому опыту я знал, что в семьях один из членов иногда становится для всех остальных подобием козла отпущения, но судя по тому, что я видел, здесь эта роль принадлежала не Хью, а Абигайль. Так чего же она так боялась?

К собственному удивлению, спал я отлично. Слуга, как я и просил, разбудил меня в семь утра. Запас хорошей погоды на тот день явно иссяк: небо за окном застилала низкая облачная пелена. Я вновь облачился в сержантскую мантию. Крест Эммы оставался на моей шее – надо бы отдать его Хью. Я вспомнил, что, по словам Эйвери, он носит на шее эту самую отвратительную кость.

Послышался стук в мою дверь, и в комнату заглянул Дирик. Он также облачился в мантию и пригладил свои медные волосы водой.

– Фальстоу говорит, что до конца дня будет гроза. Быть может, вы отложите свою поездку по лесам? – спросил он меня.

– Нет, – ответил я коротко. – Я поеду сегодня.

Коллега пожал плечами:

– Как вам угодно. Я пришел, чтобы сообщить о том, что мистрис Хоббей сегодня лучше и она желает дать показания. В том, конечно, случае, если, заслушав Хью, вы уже не решили окончить эту чушь.

– Нет, не решил, – ответил я. – Можете ли вы попросить Фальстоу послать кого-нибудь за Бараком?

Что-то буркнув под нос, Винсент удалился.

Мы снова собрались в кабинете Николаса. Абигайль уже ждала нас там, сидя под портретом аббатисы Вервельской. Она позаботилась о своей внешности: перевязала волосы, напудрила лицо. Ламкин сидел у нее на коленях на небольшом коврике.

– Надеюсь, что сегодня вам лучше, мистрис Хоббей, – начал я.

– Лучше, чем было. – Она бросила нервный взгляд в сторону Барака и Фиверйира, замерших с перьями на изготовку.

– Тогда приступим, – сказал я. – Хотелось бы знать, мадам, что вы подумали, услышав от мужа о том, что он намеревается приобрести опеку над Хью и Эммой.

Дама посмотрела мне в глаза:

– Я была рада этому, так как не могла больше иметь детей. И я была счастлива видеть Хью и Эмму у себя в доме. Мне всегда хотелось иметь дочь. – Она глубоко вздохнула. – Но дети не подпускали меня к себе. Они потеряли родителей. Но разве мало детей переживают такую утрату в раннем возрасте?

Взгляд ее как бы требовал сочувствия.

– Увы, подобное случается, – согласился я. – Насколько я понимаю, преподобный Бротон, викарий Кертисов, возражал против вашей опеки. Вы поругались с ним.

Абигайль надменным движением задрала подбородок:

– Да. Он позорил нас с мужем.

– Мастер Шардлейк не может оспорить это, – проговорил Дирик. Он внимательно наблюдал за мистрис Хоббей, очевидным образом опасаясь того, что она может сорваться.

– Конечно, вы пережили страшное время, кода все дети заболели оспой. Насколько я понимаю, вы самостоятельно выхаживали Дэвида, пренебрегая опасностью, – продолжил я разговор.

Лицо хозяйки дома вспыхнуло гневом:

– Пренебрегая Хью и Эммой, вы хотите сказать? Ну, сэр, что бы вам ни наговорил Майкл Кафхилл, это неправда! Я постоянно посещала Эмму и Хью. Однако они хотели видеть только друг друга, только друг друга!

Абигайль опустила голову, и я понял, что она плачет. Глядя на хозяйку, заскулил и Ламкин. Потянувшись за платком, она погладила его по голове.

– Я потеряла Эмму, – тихо проговорила мистрис Хоббей. – Я потеряла девочку, в которой хотела увидеть свою дочь. По собственной вине, по собственной вине. Да простит меня Бог!

– В чем же здесь была ваша вина, мистрис Абигайль? – вырвалось у меня.

Ее заплаканное лицо внезапно замкнулось, и глаза уклонились от моего взгляда:

– Я… Я послала за красной тканью, ведь она изгоняет скверные гуморы, но сделала это слишком поздно, ткани уже не было…

– Но вчера Фальстоу говорил мне, что сумел добыть какое-то количество, – вспомнил я.

Винсент глянул на Абигайль:

– Быть может, вы хотели сказать, что он нашел ее слишком поздно для того, чтобы спасти Эмму?

– Да, вы правы, – поспешно согласилась женщина. – Я оговорилась, это произошло слишком поздно.

– Вы даете указания свидетелю, мастер Дирик, – выказал я свое недовольство. – Барак, не забудь зафиксировать факт вмешательства с его стороны.

– Приношу извинения, – ровным тоном проговорил мой противник. Абигайль глубоко дышала, стараясь вернуть самообладание. Итак, подумал я, почему она искренне считает себя виновной в смерти Эммы?

Я спросил о том, как складываются теперь ее отношения с Хью. Моя собеседница отрывисто ответила:

– Достаточно хорошо.

Наконец я задал ей вопрос о Майкле Кафхилле.

– Я не любила его! – возмущенным тоном проговорила мистрис Хоббей. – Он пытался вбить клин между мной и детьми.

– Почему же он делал это?

– Потому что он хотел, чтобы они были близки с ним, а не со мной и моим мужем.

– И Хью, и Эмма?

– Да, – ровным тоном сказала женщина. И тут же, повинуясь порыву, проговорила с дрожью в голосе: – Однако Майкл Кафхилл умер такой ужасной, такой мучительной смертью… Да простит его Господь, да простит его Господь!

– А вам известно, почему его уволили? – задал я новый вопрос.

Хозяйка дома снова глубоко вздохнула, стараясь вернуть себе самообладание:

– За какую-то непристойность. Муж сказал мне, что причины увольнения не предназначены для женских ушей. Это все.

– У вас есть еще вопросы, мастер Шардлейк? – спросил Дирик.

– Нет. – Теперь мне следовало обдумать столь многое. – Но впоследствии у меня могут возникнуть другие вопросы.

– Мастер Шардлейк всегда произносит эти слова, – усталым тоном обратился к Абигайль мой коллега. – Благодарю вас, мистрис.

Мистрис Хоббей обернула Ламкина ковриком, поднялась из кресла и отправилась вон из комнаты, прижимая собачку к груди. Я подумал о ее страхе пред слугами, о ее бесконечных дурацких баталиях с сыном, о нетерпеливом отношении к ней и холодном безразличии Хью. «Бедная женщина, – подумал я. – Кроме этой собаки ей некого любить».

После обеда мы с Бараком взяли двух коней из тех, что были нами наняты в Кингстоне, и отправились в поездку по лесу. Я взял Нечета, сильного и кроткого мерина, доставившего меня из Лондона. Серая пелена у нас над головой сгустилась. Мы направились по Портсмутской дороге на юг: Хоббей говорил нам, что в этом направлении деревья рубят и на земле Хью, и в его собственном лесу.