Я прячу айдай и включаю зажигание. Разгоняюсь, еду домой по Милл-роуд, мимо восточных мясных лавок и мигающих неоновых реклам, но голос у меня в голове снова заводит свою песню. Он мучает меня весь день, с той самой минуты, когда я приехал в Райский заповедник и склонился над извлеченным из воды телом в черных мокрых дизайнерских одеждах. Это бормотание у меня в мозгах звучит все увереннее. Особенно настойчивым оно стало вечером, после того как я подслушал разговор между Марком и его женой. Голос повторяет мне одно и то же:

Не эту ли самую женщину ты встретил позавчера? В черной одежде с головы до пят. Так говорит твой дневник. У тебя хватило дури вступить с ней в перебранку за несколько часов до ее гибели.

Ты еще чуть не сломал ей руку.

В голову приходят два соображения:

1. Никто не будет читать мой дневник, если только моя жизнь не оборвется так же печально, как жизнь Софии Эйлинг, и другой детектив, получив соответствующий ордер, не возьмется прочесывать мой айдай в поисках подсказок. Если так, описание случившегося на этой придорожной полосе мало что скажет читателю моего дневника. Тем более я к тому времени буду мертв. Покойников можно проклинать, но их не отдашь под суд за непредумышленное убийство.

2. В отличие от меня, Марк Генри Эванс виновен в реальном преступлении. Оно называется непредумышленным убийством другого человека. Он бросил Софию Эйлинг в Кэм, отчего она утонула. Своим поступком он заслужил тюрьму. Я позабочусь о том, чтобы его признали виновным. (Обязательно записать это сегодня в дневник.) Никто никогда не узнает, что происходило с Софией два дня назад, незадолго до того, как она вошла в кабинет Марка. Кроме меня.

И все равно мне придется теперь жить с этим настойчивым шепотом в голове. С этими ужасными фактиками, которые он повторяет снова и снова, вкручивая их, словно кинжал, прямо мне в сердце. Нравится мне это или нет. Клэр Эванс тоже предстоит жить с достоверным знанием о том, что она убила собственную дочь, а Марку Эвансу – с тем, что из-за него утонула в реке его любовница. Но у Клэр и у Марка есть еще время решить, появится ли этим вечером в их дневниках правда.

Наше общее проклятие – факты, которые мы решаем заучить. И не важно, насколько глубокой памятью обладает человек. Не важно, моно он или дуо. Помнит он всего один день или – на зависть многим – целых два. Прокляты даже психи, уверенные, что обладают сверхмощными мозгами, полными воспоминаний. Можно смыть кровь с рук. Но нельзя вымыть факты из своего сознания. Особенно если ты потратил столько сил на то, чтобы прочесть их и выучить. Факты остаются. Они неотделимы от нашей совести. Именно поэтому самые тяжелые факты не оставляют нас до конца жизни.

Например, тот факт, что я был звеном в цепи событий, кульминацией которой стала смерть Софии Эйлинг.

Этот факт меня убивает. Невыносима сама мысль о том, что я приеду сейчас домой и останусь один на один со вчерашней лазаньей из холодильника и «Десятью заповедями, которые нужно знать, чтобы продвигаться по службе» на прикроватной тумбочке. И очень хочется выкинуть в окно один из своих принципов. В конце концов, я уже выяснил сегодня, что был когда-то жалким, наивным констеблем. Почему бы не побыть неосторожным старшим инспектором? Хоть раз.

Инспектором, который стал старше и плюнул на осторожность.

Я жму на тормоза и под громкий визг колес разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

Сегодня утром Клэр Эванс объявила на весь белый свет, что подает на развод. Однако к вечеру она полностью изменила свои планы.

«Я всегда буду с тобой, Марк. Клянусь!»

Она произнесла эти слова за миг до того, как я захлопнул дверцу машины.

Но гораздо больше меня удивило то, что сказал ей в ответ муж (тот самый, между прочим, человек, который развлекался с женщиной в красном белье):

– Я тоже, Клэр. Я тоже.

В делах сердечных люди становятся совершенно непредсказуемыми. Необъяснимо иррациональными. Может, в этом виновата память. Забавно, как воспоминания двадцатилетней давности (во время подслушанного мною разговора Марк и Клэр докопались до приличных глубин) могут всего за один день полностью изменить чувства людей друг к другу. Наверное, если женщина приносит своему мужчине на обед сэндвич, то этот мужчина вполне может на короткое время почувствовать к ней расположение. Но если вдруг выяснится, что она приносит ему сэндвич каждый день, вот уже двадцать лет подряд, и стоит рядом, пока мужчина его поглощает, то сэндвич наполняется новым смыслом. Может даже оказаться, что этот мужчина эту женщину любит.

Равна ли любовь памяти? Или это память равна любви?

Я не имею понятия. Но мне очень хочется в этот вечер побыть таким же непредсказуемым, как Марк Эванс. Возможно, раз в жизни. Я могу себе позволить слегка отклониться от разумного курса. Машина несется назад по Милл-роуд, мимо восточных мясных лавок и мигающих неоновых реклам.

Есть шанс, что Фиона еще на Парксайд. Может, она умеет хранить секреты. Женщины в обтягивающих леопардовых брюках могут это делать очень даже неплохо. За двадцать с лишним лет службы в полиции я не получал доказательств противоположного. И вообще, мне нужно поесть. Что-то более существенное, чем сэндвич с беконом, который Фиона приносила мне раньше.

Я изголодался по большему.

Пляж на острове Бора-Бора, юг Тихого океана, через много-много месяцев после убийства

Какая гадость эта «Пинья-колада». Долбаный мартини нисколько не лучше. Буду всегда брать тройную порцию водки.

Мужик с лохматым лабрадором определенно за мной подглядывает. Из-за книги в глянцевой обложке, которую будто бы читает. Я его узнала. Четыре дня назад он сходил на берег со своей личной яхты. Интересно, почему он до сих пор болтается на этом пляже? Не может же он быть каким-нибудь детективом.

Или может?

Гребаный черт.

Но у детективов не бывает яхт. И лохматых лабрадоров.

Или бывают?

Наверное, я ему просто нравлюсь. Я, блин, надеюсь, что это так.

Гладкий хлыщ в розовых шортах с гибискусами – туда же. С верхушки своего спасательского насеста. А еще мужик, что развалился с пивом на песке, свесив набок пузо. Кидает на меня плотоядные взгляды, как только отвернется его спутница. О господи. Пухлый кабан на резиновом лебеде тоже таращится. Лучше бы ему куда-нибудь деться. От него разит по́том и протухшим кокосовым кремом от загара.

Жизнь на солнечном берегу полна опасностей. Зря я надела это маленькое белое бикини. Оно привлекает слишком много внимания. Даже на долбаном Бора-Бора.

Я думала, что смогу от всего сбежать. От надоедливых человеческих отбросов. Вместо этого на меня пялится мужик на огромном надутом лебеде.