Возле станции электрички Карлсхорст был киоск с сосисками. Ясно, что нет, не было и не будет в мире еды вкусней. Сосиска в булке стоила одну гэдээровскую марку. Одну марку стоил и билет в кино на детский сеанс, можно было выпросить ее у родителей, но в кино не ходить, а купить сосиску в булке. Мы так довольно часто делали, с тех пор я не гурман и не синефил. О чем не жалею.

В городе Одессе, куда мы приехали из Берлина навсегда (это слово постоянно повторяли родители), было море, но, кстати, не было никакого специального «одесского юмора». По-моему, «одесский юмор» – это какой-то странный искусственно созданный миф. Ну или все одесситы, завидев меня, сразу переставали шутить. Но это же как тщательно надо было готовить заговор! От меня особо не убережешься, я люблю много ходить и неожиданно выскакивать из-за углов.

Мне сперва не нравилось жить в Одессе, потому что там не было ни садовых гномов, ни сосисок в булке, ни монголов, ни даже холостяков (а если были, то очень хорошо от меня прятались, видимо, вместе с юмористами). Но потом в школе на уроке литературы рассказали, что в Одессу однажды отправили в ссылку великого поэта Пушкина, и меня здорово попустило. Приятно знать, что страдаешь не в одиночку, а за компанию с Пушкиным. Вполне можно жить. Правда Пушкин спрятался от меня лучше всех: умер, оставив вместо себя памятник, а с памятником о невзгодах жизни ссыльных не поговоришь.

В городе нынче темно; не то чтобы вовсе нет света, но гораздо, гораздо меньше, чем мы привыкли. Фонари прикрутили; их хватает на то, чтобы сиять в темноте, но мало-мальски освещать все вокруг им уже не под силу.

То ли авария какая, то ли город перешел на режим экономии, то ли реальность, в которой по ночам в Старом городе было оранжево светло, сменилась реальностью, где царит оранжевая тьма. Последняя версия больше всех похожа на правду: на Швенто Стяпано в очередной раз меняются лавки, почти все стоят с закрытыми ставнями, а это верный признак, на моей памяти такая масштабная смена городской реальности происходит в шестой, что ли, раз.

В последней версии города мне нравилось резкое увеличение числа чудесных дружелюбных, залюбленных по самые ухи собак и кафе «Teobromin» на Швенто Микалояус. И еще что-то, но собаки и Теобромин – самое главное, давайте их оставим, пожалуйста, дорогие ответственные за зыбкость реальности. В остальном, как всегда, полностью полагаюсь на вас.

В доме нашелся блокнот с единственной записью (сделанной не помню когда и зачем):

Я никого не приведу за ручку в условный рай. Я и себя вряд ли туда приведу. Если я что и могу, так это иногда оказываться рядом в те моменты, когда идущему (тому, для кого важно ощущать себя не просто барахтающимся, а идущим) становится одиноко.

«Становится одиноко» в моих устах означает состояние острого сомнения на тему: «наверное, я просто дурак, и никакого пути нет вовсе». Ясно, что эта разновидность одиночества хорошо мне знакома; ясно и то, что способность поставить вопрос таким образом сближает как мало что. Замечательно тут, что опровергнуть чужие сомнения гораздо легче, чем собственные; иногда достаточно просто (деятельного и качественного) присутствия; впрочем, ценности хорошего диалога никто не отменял.

Тот самый случай, когда минус на минус дает великолепный плюс; арифметика – все же великая наука, на любой случай заранее заготовила простые решения. Никогда не устану удивляться, насколько все эти правила из учебников для начальной школы про нас.

* * *

Мне кажется, это довольно точное наблюдение о необходимости внешних опор (и качестве внешних опор, которые действительно необходимы).

В наилучшие моменты жизни, вот как сейчас, когда белоснежный автобус везет меня из одного прекрасного города в другой прекрасный город, мне становится как-то особенно очевидно, что – вы как хотите, а я уже давно болтаюсь в своем персональном аду; за какой эвридикой меня сюда занесло, неведомо. Но обратной дороги я не помню.

Эти ваши черные пашни, эти ваши деревенские дома, где гасят свет до полуночи, эти ваши сияющие пустые пространства вокруг бензоколонок, эти ваши пограничные заставы, этот ваш поворот луны на ущерб – что это, зачем, кто велел? Уберите.

У меня дома не так. Все не так. Вообще все.

У нас свет по ночам в каждом окне, даже если хозяева спят, все равно ставят фонари на подоконники, для красоты и удобства прохожих. У нас не бывает пограничных пунктов, потому что всяк ходит, где хочет, попробуй останови – улетит к черту. И документов тоже не бывает, потому что и так ясно, кто есть кто, достаточно просто в глаза поглядеть. А если проницательности не хватает, можно спросить, вам скажут. Никто не станет скрывать такой пустяк как имя, которое все равно ведь практически на лбу, практически огненными скрижалями про-ца-ра-па-но. И луна у нас не бывает ущербной, она всегда растет, вырасти никак не может, и правильно, какие ее годы?

Где я вообще? Как меня сюда занесло? Здесь кто-то еще из наших есть? Как будем выбираться?

Вот почти всегда настигает меня в дороге такое настроение. Поэтому я очень люблю ездить. Полезно бывает прийти в себя, хотя бы ненадолго.

Эвридика, давай, найди меня, позвони, пора домой, оживать.

В последние годы я то и дело говорю себе: стоп, внимание, замри, успокойся, посмотри, запомни: все, что с тобой происходит, это и есть счастье. Оно здесь – такое. И ощущается – так. Не говори потом, что не было, что обделили, не долили, не показали.

Чего-о-о-о? – озадаченно переспрашивает организм. Чешет левой пяткой в затылке четырнадцатой слева (же) головы и снова заводит свою шарманку: УУУУУУУУУ! Да ты чего? Какое может быть «щастье»? Мне для него еще вон то надо! И чтобы вот этого не было! А потом бежать вот туда! И сразу обратно! И подпрыгнуть вот так!

Он (организм) у меня удивительный дурак. Но на то и дана ему умная голова, чтобы занудно констатировать с интенсивностью одна констатация в минуту: да, это счастье. Не только минувшее лето и текущая золотая осень, не только прогулки, разговоры и восхитительный космос, то и дело по-кошачьи бодающий тебя в бедро, не только кофе на улице и ледяной солнечный ветер, а вообще все, что происходит вот прямо сейчас.

Великодушие как инструмент познания мира

Без великодушия к другим инструментам познания лучше вообще не подходить. Толку не будет.

Потому что познание неизбежно приводит нас к тому, что мир велик, разнообразен и местами (поначалу кажется, что местами, на самом деле конечно же целиком) непостижим. И ладно бы весь мир, но и его отдельные детали, в том числе всякие человеческие существа, снующие вокруг, тоже бывают непостижимы – настолько, что не вмещаются в познающего, каким бы огромным и мудрым он себе ни казался. И все, что с этим можно сделать – разрешить им (миру в целом и его фрагментам) такими быть. И не париться, что ты, получается, мельче и проще. Мельче так мельче, проще так проще, подумаешь, пусть, тем более, что игра еще в самом разгаре, да и никакой измерялки на самом-то деле нет. Даже если кажется, будто есть. Особенно если кажется.