Кто же останется прозябать в бедности, также во многом зависит от государственного вмешательства. Даже чтобы разрешить малоимущим людям выбраться из нищеты за счет собственных усилий, нам необходимо уравнять условия для детей (посредством улучшения благосостояния и образования), расширить доступ к рабочим местам (за счет уменьшения дискриминации и присутствия «людей из клуба» в руководстве) и не допустить, чтобы богатые и влиятельные манипулировали рынками.

В доиндустриальной Корее часто говорили, что «даже всемогущий правитель ничего не может сделать с бедностью». Больше это утверждение не соответствует истине, если когда-либо вообще соответствовало. Современный мир производит достаточно материальных благ, чтобы победить абсолютную бедность. Даже без всемирного перераспределения доходов все страны, за исключением самых бедных, производят достаточно, чтобы сделать это. Неравенство всегда будет существовать, но при соответствующей политике мы сможем жить в равных по уровню дохода и возможностям обществах, о чем вам охотно расскажут многие норвежцы, финны, шведы и датчане.

Леди Глоссоп: Вы работаете, мистер Вустер?

Берти: Вы подразумеваете физический труд?

Леди Глоссоп: Ну да.

Берти: Рубка леса, сбор старого мокрого тряпья и тому подобное?

Леди Глоссоп: Именно.

Берти: Знал я нескольких работающих. Это их окончательно доконало…

«Дживс и Вустер», сериал ВВС, сезон 1, эпизод 1, «Знакомство»

Для Берти Вустера, доброго, но невежественного аристократического денди (его играет молодой актер Хью Лори, сегодня известный по роли доктора Хауса) в экранизации ВВС 1980-х годов классических новел Пэлема Вудхауза «Дживс и Вустер», работа – это то, что делают другие люди. Тем не менее, помимо крошечного меньшинства богачей-бездельников, или праздного класса[119], таких как Вустер, работа была определяющим состоянием человечества на протяжении большей части его истории.

До XIX века большинство людей в сегодняшних богатых западных странах, как правило, работали по 70–80 часов в неделю, а некоторые даже больше 100. Поскольку у них часто (но не всегда) воскресное утро было свободным, чтобы сходить в церковь, это означало, что они трудились по меньшей мере одиннадцать часов и, возможно, до шестнадцати часов в день, кроме воскресенья.

Сегодня мало кто работает так много даже в бедных странах. Средняя продолжительность рабочей недели колеблется от 35 до 55 часов. Тем не менее большая часть взрослого населения тратит около половины времени бодрствования на работе (даже больше, если учесть дорогу на работу), не считая выходные дни и оплачиваемый отпуск.

Несмотря на ее огромную роль в нашей жизни, работа считается относительно незначительным предметом в экономике. Достаточно часто о ней вспоминают только в связи, как ни странно, с ее отсутствием, то есть когда говорят о безработице. Когда же о работе все-таки вспоминают, то ее в основном рассматривают как средство получения дохода. Мы следим за величиной дохода или временем отдыха, но не за работой самой по себе. В доминирующей неоклассической теории мы миримся с тяготами труда только потому, что ожидаем пользы от вещей, которые способны купить за счет полученного дохода. В связи с этим мы работаем только до того момента, когда бремя от дополнительного часа труда компенсируется за счет пользы, которую мы можем извлечь из дополнительного дохода от него.

Но для большинства людей труд значит гораздо больше, чем просто средство для получения дохода. Затраты такого большого количества времени на то, что происходит на рабочем месте, влияют на наше физиологическое и психологическое благополучие. Это может даже формировать нас самих.

Для многих людей работа связана с основными правами человека – или, скорее, их отсутствием. На протяжении большей части человеческой истории огромное количество людей были лишены самого основного права человека на «владение самим собой», они покупались и продавались, как вещи, то есть были рабами.

После отмены рабства в XIX веке около 1,5 миллиона индийцев, китайцев («кули») и даже японцев отправились за океан в качестве работников по кабальному договору, чтобы заменить рабов. Такие люди, как Видиадхар Найпол, индийский романист из Тринидада, получивший в 2001 году Нобелевскую премию по литературе, Ятсен Чанг, китайско-кубинский танцор Британского национального балета, и Виджей Сингх, фиджи-индиец, игрок в гольф, всегда напоминают нам об этом.

Работа по кабальному договору не была рабством только в том смысле, что человек не считался собственностью работодателя. Но кабальный рабочий не имел возможности сменить место работы и обладал лишь минимальными правами во время действия договора (от трех до десяти лет). Во многих случаях условия труда были едва ли лучше, чем у рабов, которых им пришлось заменить; многих селили в тех же самых бараках, где раньше жили рабы.

Но мы не должны ошибочно думать, что все это осталось в прошлом. До сих пор работа многих людей базируется на нарушении их основных человеческих прав. Может быть, рабов по закону почти не осталось, но все еще многие вынуждены заниматься принудительным трудом. Одних заставляют работать (я имею в виду торговлю людьми), другие, наверное, добровольно согласились на это изначально, но теперь не могут покинуть свои рабочие места из-за насилия (что широко распространено среди домашней прислуги) или задолженности перед работодателем – искусственно завышенной суммы за оплату их найма, переезда, питания или проживания. Некоторые иностранные трудовые мигранты работают в условиях, аналогичных условиям конца XIX – начала ХХ века.

Даже если работа не сопровождается нарушением основных прав человека, она может настолько сильно влиять на нас, что действительно формирует нас.

Лучшее подтверждение этого детский труд[120]. Когда детей привлекают к работе для взрослых, их умственное и физическое развитие задерживается. Таким образом, трудясь с раннего возраста, люди могут не реализовать свой потенциал в полной мере.