Корделия сушила волосы, когда вдруг почувствовала непреодолимое желание надеть зеленое платье. На неделе она потратила не один час, вытряхивая из него пыль, разглаживая, проветривая. Но как она объяснит такую разительную смену гардероба? К тому же это расстроит дядю. Она выбрала другое платье, тоже зеленое, но более светлого оттенка, и спустилась вниз, на кухню, где Гарри помогал Беатрис готовить холодный ужин.

– Извини, я не сдержалась, – сказала Беатрис, завидев сестру. – Ты просто напугала меня; я не хотела тебя обидеть. Нет, не надо, – поспешно добавила она, когда Корделия взялась за фартук, – ты и так всю неделю хлопочешь на кухне.

Дядя ждет тебя с бокалом вина.

– Да уж, иди наверх, дружок, – сказал Гарри. – Я буду через минуту.

Хотя Корделия уже и привыкла к тому, что в компании ее называют «дружком», она только сейчас поняла, как ей это не нравится. Но раз уж она решила, что не опустится до ревности, пришлось смириться. «Минутка» Гарри растянулась на десять, и, когда он наконец присоединился к ней, дяде и тете, она никак не могла решить для себя, то ли он такой же, как все гда, то ли притворяется, будто ничего не произошло. Шум дождя и гром мешали разговору за столом, а потом вдруг сверк нула яркая молния, и свет погас, так что остаток ужина прошел при свечах, и трудно было наблюдать за выражением лиц.

Постепенно гроза прошла, и дождь напоминал о себе лишь звоном капель, падавших с козырька крыльца на гравий. Ветер тоже стих, и, когда дядя Теодор открыл окно, холодный влажный воздух ворвался в столовую. Тетя Уна ушла к себе, но Гарри, Беатрис (которая, очевидно, восприняла стычку на дороге как разрешение на снятие напряженности в ее отношениях с Гарри) и Теодор все продолжали беседу, пока Корделии все это не надоело и она довольно настойчиво не попросила Гарри проводить ее наверх, в студию.

Воздух был неподвижным, и она предпочла не зажигать свет, а взять с собой свечу.

– Что-нибудь не так, дружок? – спросил Гарри, когда они подошли к лестнице.

– Не называй меня так! – вскрикнула она, чуть не добавив, что она ему больше не друг.

– Извини, я вовсе не хотел… Извини, – печально произнес он. Пока они молча поднимались на второй этаж, она изводила себя подозрениями в отношении Беатрис и только уже возле студии вспомнила про «Утопленника».

Оставив Гарри в темном коридоре, она пошла к себе в комнату за ключом, продолжая обдумывать свой план. Она не могла напрямую спросить у него про Беатрис, поскольку не хотела показаться ревнивицей, да и вполне возможно, что Гарри чист; тогда ее вспышка могла бы усложнить и без того непростую ситуацию. Но ей ничто не мешало устроить ему испытание: она положит свой волос между дощечками «Утопленника» и на ночь оставит дверь в студию незапертой; если он обманет ее, она непременно узнает и тогда помолвка будет расторгнута.

Хотя на лестнице было довольно прохладно, студия еще не остыла после дневной жары. Она зажгла свечи в канделябре на столе, а свою свечу поставила на аналой. Когда она открыла окно, пламя свечей даже не дрогнуло. Ночь была безлунной, но небо очистилось от облаков, и мерцающие звезды отражались в мокрой траве.

Она обернулась к Гарри, который стоял возле мольберта и, как ей показалось, нарочито игнорировал аналой.

– В чем дело, друж… Извини, я хотел спросить, что-нибудь случилось?

– Ничего, – холодно ответила она, недоумевая: неужели он ничего не понимает?

– Надеюсь, ты не сердишься из-за той маленькой ссоры на дороге?

Она еще больше разозлилась и попыталась снять с пальца подаренное кольцо, чтобы швырнуть ему в лицо, но оно словно приросло.

– Вот и хорошо, я знал, что ты не станешь сердиться. Послушай, друж… Извини, я так устал сегодня, думаю, мне пора спать. Не провожай меня. Спокойной ночи.

Дежурным поцелуем он коснулся ее щеки и пошел к двери.

Молча она взяла канделябр со стола и свечу с аналоя.

– Э-э… Ты разве не будешь закрывать окно?

Она покачала головой и, выходя из студии, вытащила из открытой двери свой ключ. Пламя свечи мешало ей увидеть выражение его лица, но по ее лицу можно было прочитать все, о чем она думала.

– Понимаю… пусть проветрится… э-э-э… хорошая идея. Спокойной ночи. – И он пошел вниз по лестнице, а она все смотрела ему вслед, пока он не скрылся в полумраке.

Вернувшись к себе, она все-таки сняла ненавистное кольцо с помощью мыла и села на кровать, мысленно репетируя слова, которые она скажет завтра утром, когда вернет ему кольцо. Или, может, пойти к нему прямо сейчас? Нет, это только расстроит дядю, а Беатрис даст лишний повод торжествовать. Лучше она подкараулит Гарри в лесу, когда он будет один. Час или два она мерила шагами комнату, подогреваемая яростью. Но когда стало прохладно, появились первые сомнения. Гарри терпеть не мог сцен с выяснением отношений и всегда старался избегать ссор; быть может, он бы и сам извинился, не будь она так холодна с ним. И если предположить, что он нисколько не виноват в том, что касается Беатрис, за что ему тогда извиняться? За то, что назвал ее «дружком»? Но она раньше не возражала против такого обращения. Или за то, что вечно опаздывает? Но и это ее не раздражало. Тогда за отсутствие страсти? И опять-таки, она никогда не жаловалась на это. Может, он должен был читать ее мысли? Да, подал протест внутренний голос, ведь я же читаю его мысли. Но почему она так в этом уверена? Он ведь был очень пылким в прошлое воскресенье, когда они лежали на берегу реки… Головная боль прервала этот поток мыслей. И в ней всколыхнулось отвращение к самой себе; зарывшись в подушку, она долго плакала.

Должно быть, она уснула, потому что, открыв глаза через какое-то время, обнаружила, что лежит в полной темноте. Ей по казалось, она расслышала, как хлопнула дверь. Или это ей только приснилось? Она соскочила с кровати и прокралась в коридор. Из-под двери комнаты сестры свет не пробивался, но дверь на лестничную площадку была открыта, и когда она подошла ближе, то увидела слабый отсвет на полированном полу возле студии.

Аналой освещали зажженные свечи. Гарри стоял босой, с растрепанными волосами, в расстегнутой рубашке. На столе стоял канделябр с тремя свечами, и свет от них падал ей на лицо, но Гарри ее не видел. Лоб у него блестел от пота, и в его капельках переливалось пламя свечи. Он опять раскачивался взад-вперед, а она все ждала, мысленно призывая его обернуться, и чувствовала, как накатывает новая волна злости. Легкое движение воздуха всколыхнуло пламя свечей; она бросила взгляд на портрет Имогены де Вере и уже в следующую секунду знала, что хочет сделать.

Она тихо прикрыла дверь студии и вернулась к себе, где за жгла свечу и переоделась в изумрудно-зеленое платье. Оно было чуть великовато ей, но это не имело значения; прическа вполне совпадала с той, что была на портрете. Она достала вуаль и в третий раз в жизни надела ее.