Как-то ночью Манфред проснулся от звука сменяющегося караула, и надо сказать, что это весьма позабавило его.

Если бы позволяло место, можно было бы написать целую книгу о тех нескольких неделях, которые Манфред провел в тюрьме, дожидаясь начала суда. У него бывали посетители. Принимать их ему было позволено лишь потому, что Фалмут надеялся таким образом напасть на след двух оставшихся «Благочестивых». В этом он признался Манфреду.

– На это можете не рассчитывать, – сказал Манфред. – Они не придут.

Фалмут поверил ему.

– Если бы вы были обычным преступником, мистер Манфред, – улыбнулся он, – я бы намекнул вам, что помощь следствию может зачесться вам при вынесении приговора, но я не стану оскорблять вас подобным предложением.

Ответ Манфреда поразил его как гром среди ясного неба.

– Разумеется, я не собираюсь никого выдавать. Если моих друзей арестуют, кто же устроит мне побег?

Грачанка не навестила его ни разу, и он был рад этому.

Зато к нему каждый день приходил начальник тюрьмы, и он находил его общество приятным. Разговаривали они все больше о странах, в которых им приходилось бывать, и о народах, одинаково знакомых им обоим. «Неудобных» тем они избегали. Лишь однажды у них зашел такой разговор:

– Я слышал, вы собираетесь сбежать? – сказал начальник тюрьмы под конец одной из бесед. Это был высокий крепкий мужчина, бывший майор морской артиллерии, который к жизни относился серьезно, почему, в отличие от Фалмута, не счел заявление о планирующемся побеге неуместной шуткой.

– Да, – ответил Манфред.

– Отсюда?

Манфред утвердительно кивнул.

– Осталось доработать детали, – сказал он без тени смущения. Начальник тюрьмы нахмурился.

– Я не думаю, что вы пытаетесь надо мной подшутить… Здесь чертовски неподходящее место для веселья… Но, если вам это удастся, я окажусь в крайне неудобном положении.

Характером он очень походил на заключенного, и у него не возникало ни малейшего сомнения в словах человека, который мог вот так непринужденно обсуждать побег из тюрьмы.

– Я догадываюсь, – с пониманием ответил Манфред, – но не волнуйтесь, я все рассчитаю так, что вина распределится равномерно.

Начальник, продолжая хмуриться, вышел из камеры. Через несколько минут он вернулся.

– Совсем забыл, Манфред, к вам скоро зайдет церковный священник, – сказал он. – Это славный молодой человек, и я знаю, мне не нужно вас просить не слишком его разочаровывать.

Намекнув таким образом на то, что понимает и разделяет склонность к язычеству заключенного, он наконец ушел.

«Какой достойный джентльмен», – подумал Манфред.

Юный священник заметно волновался. Возможно, из-за этого после обычного приветствия и обязательного светского разговора он все никак не мог найти повод тактично перевести беседу в нужное ему русло. Видя его замешательство, Манфред сам подбросил ему зацепку, после чего внимательно выслушал искренние, убежденные слова воспрянувшего духом молодого человека.

– Н-нет, – через какое-то время произнес заключенный, – я не думаю, мистер Саммерс, что мы с вами придерживаемся таких уж несхожих взглядов, если сводить их к вопросам веры и оценки божественной доброты. Но я достиг той стадии духовного развития, когда уже не могу приписать свои самые сокровенные убеждения тому или иному вероисповеданию, я не хочу ограничивать бескрайние просторы своей веры словами. Я знаю, вы простите меня и поверите, что я говорю это не для того, чтобы вас обидеть. Просто мои убеждения уже настолько устоялись, что утратили восприимчивость к влиянию извне. Хорошо это или плохо, теперь мне приходится придерживаться тех принципов, которым меня научила жизнь. К тому же, – прибавил он, – есть еще одна причина, по которой я не хочу отнимать у вас или у любого другого священника время. Дело в том, что я пока не собираюсь умирать.

Молодому пастырю пришлось довольствоваться этим. Потом он еще не раз наведывался к Манфреду. Они разговаривали о книгах, о людях и о необычных формах религий далеких стран.

Для тюремщиков и тех, кто находился вокруг него, Манфред был источником постоянного удивления. Он не донимал их разговорами о своем близящемся освобождении, однако все, что он говорил и делал, похоже, основывалось на железном убеждении, что его ждет скорая свобода.

Начальник тюрьмы принял все необходимые меры, чтобы не допустить побега. Он вытребовал дополнительных людей для усиления охраны, и однажды утром на прогулке Манфред, заметив незнакомые лица, даже пошутил на этот счет.

– Да, – сказал майор, – я удвоил охрану. Просто я ловлю вас на слове. Что поделать, кое у кого еще сохранилась вера в человеческую честность. Вы говорите, что собираетесь сбежать, и я вам верю. – Немного подумав, он добавил: – Ведь я вас хорошо изучил.

– В самом деле?

– Не здесь. – Он широким жестом показал вокруг, подразумевая тюрьму. – Снаружи. Я читал о вас и много думал, вот и понял кое-что… Поэтому и считаю, что раз уж вы так спокойно говорите о побеге, это не пустые слова. За ними действительно что-то есть.

Манфред задумчиво кивнул. Потом еще раз и еще несколько раз. В нем зарождался новый интерес к этому прямолинейному, грубоватому человеку.

– Да, я удвоил охрану и все такое, но в глубине души чувствую, что это ваше «что-то» никак не связано с динамитом, да и вообще с грубой силой. Это «что-то» дьявольски тонкое и глубокое… Вот как я это вижу.

Он резко кивнул на прощание, и дверь в камеру захлопнулась за ним с громким лязгом и бряцаньем ключей.

Его могли судить сразу после ареста, но власти решили отложить суд для сбора дополнительных материалов, и когда ему сообщили об этом и спросили, не собирается ли он заявлять на этот счет протест, Манфред ответил, что он не только не возражает, но, напротив, даже благодарен, поскольку еще не закончены его собственные приготовления. Когда же, зная, что он отказался от услуг адвоката, у него спросили, о каких приготовлениях идет речь, этот необычный человек лишь загадочно улыбнулся, и всем стало понятно, что он думал о своем чудесном побеге. Стоит ли говорить, что в скором времени, благодаря прессе, подобная непоколебимая уверенность в освобождении стала известна и широкой публике. И хотя кричащий мегафоновский заголовок «Манфред клянется сбежать из Уондзуорта!» в более чопорной «Таймс» превратился в сдержанное «Неоднозначное заявление заключенного», суть обеих статей была одна и та же. И можете не сомневаться, в пересказе не было упущено ни одной детали. Одна воскресная газета, выходившая гораздо меньшим тиражом, объявила Манфреда сумасшедшим и отвела целую колонку описанию «лепета этого несчастного безумца о свободе».

Манфреду не запрещалось читать газеты, и когда ему попалась на глаза эта статья, настроение у него поднялось на весь день.

Охранники, которые дежурили рядом с его камерой, менялись ежедневно. Он ни разу не видел одного лица дважды до тех пор, пока начальник тюрьмы не понял, что подобная уловка имеет и обратную сторону: она дает возможность людям, которых он почти не знал и в благонадежности которых не мог быть уверен, напрямую общаться с самым важным из его заключенных. Главным источником опасности являлись полицейские, прибывшие в Уондзуорт на подмогу штатным тюремщикам. И майор пошел на другую крайность: доверил охрану двум своим самым надежным, проверенным людям, которые буквально выросли на этой службе.