Черствые фразы. Настоящий садизм, сшитый грубыми нитками. Поверить не могу в то, что он поступает как последняя трусливая скотина.

— Хватит унижаться, ты мне не нужна, - рычит, изгибая губы в жестокой ухмылке. Его последние слова – контрольный выстрел.

Отпускаю руки, сгибаюсь пополам. Желудок заходится спазмами, и меня выворачивает наизнанку. Прислоняюсь к стене дома, пока жалкое содержимое желудка выходит наружу. Слышу звук захлопывающейся двери. Он уходит навсегда, оставляя меня под покровом ночи, под холодным дождем. Жалкую, обреченную, ненужную. Больше нет сил, даже для того чтобы подняться из собственной рвоты.

Глава 35

Кай

— Все кончено, Ева, — слова даются с трудом. Каждый звук, словно лезвие, полосует гортань.

Смотрю на нее и не вижу ни черта.

Слабак! Давай, размажь ее по стенке! Размажь так, чтобы за годы не смогла собраться. Восстановиться.

Прости меня, девочка, но иначе никак. Ты ведь упрямая, напролом идешь. А мне нужно, чтобы с этого дня даже смотреть в мою сторону тебе тошно было.

Наконец-то в зеленых глазах появляются долгожданные всполохи разочарования. Я буквально, как падает последний бастион твоей веры в меня. Проклинай, ненавидь всем сердцем. Только беги, беги, Ева.

Сжимаю в руке ключ до острой боли в ладони. Самое сложное теперь - развернуться и уйти от тебя, не обернувшись.

Захожу в квартиру. Не включая света, прохожу прямиком в гостиную. Кругом ее аромат. Легкий, воздушный запах. Такой же, как она.

Хватаю из бара початую бутылку виски. Делаю глоток. Еще и еще. Обессилено падаю в кресло. Когда же придет спасительное отупение?

Никогда не думал, что можно ненавидеть себя так сильно, что даже от собственного отражения будет тошнить.

И нет ни единого оправдания мне. Сам все затеял.

Куча баб кругом, любая ноги раздвинет, стоит пальцем поманить. А я как повернутый, подыхал от желания с той самой встречи в архиве. Помню, словно вчера было, зашел тогда в кабинет, в поисках вечно отсутствующей на рабочем месте Нинки. Открыл дверь, только глаза поднял - чуть не свихнулся. Стоит полуголая, с высоко задранным подбородком. Смешная такая, отчитывает меня. А я еле сдерживаюсь, чтобы не броситься на нее, не разорвать в клочья ее одежду. Прижать к стенке, хорошенько так, и продемонстрировать наглядно, что бывает за пререкания с начальством.

Худенькая, маленькая, а как разъяренно шипит на меня. С первой минуты общения могла отпор достойный дать.

Первые полгода просто подыхал. Каждый раз, когда видел ее с ним, до тошноты счастливую, влюбленную. Дерьмом последним себя ощущал, когда ловил себя на мысли, что с упоением представляю «случайную» встречу Евы и жены Егора.

Злился. На Егора и на нее. Ненавидел ее. Но каждый раз, при встрече, сгорал от желания. И эта мысль в голове, не имеющая ни единого права на жизнь: «Моя. Она должна принадлежать мне».

Я, на самом деле, думал, что Егор никогда не решится порвать с Дашкой.

Она же крестом на его шее, на протяжении долгих лет. Случай. Как много в нашей жизни может значить случай.

Всего лишь одна семейная ссора, затуманенный алкоголем мозг. Толкнул в пылу гнева, она ударилась головой об угол стола. И все. Начало положено. Долгой, мучительной, страшной болезни, которая в прямом смысле портит всю жизнь. Делает из некогда жизнерадостной обаятельной девушки психически больную, агрессивную шизофреничку.

Сколько раз он приходил ко мне в полном раздрае после очередного Дашкиного нервного срыва. Она жизни ему не давала. Дикая ревность по любому поводу, постоянные смены настроения. Она любого могла до белого каления довести. Но Егор держался, а я удивлялся его выдержке. Спрашивал тогда, почему не положишь ее в больницу?

Егор поднимал на меня воспаленные глаза. Тридцатидвухлетний парень, а во взгляде вселенская усталость. И говорил устало: «Не могу, Кай. Тебе легко говорить. Ты никому ничего не должен. А я каждый день вынужден жить с огромным грузом, с чувством вины перед ней. Сколько раз она вены резала. Сколько раз угрожала спрыгнуть с моста. Но как я могу выбросить ее, словно бракованный материал? Она ведь человек».

В душе после таких разговоров я называл его слабаком. А теперь понимаю его. Мой крест отныне - любить и подыхать от вины за это чувство.

Глупая. Все это время корила себя. Считала себя виновной перед Егором. За наши испорченные с ним отношения. Бегала, словно подорванная. Героиня чертова. Последние остатки крови побежала отдавать, хотя сама еле на ногах держалась. Когда увидел ее бледную, в обморочном состоянии, в такую ярость пришел! А когда она очнулась, чуть не задушил от злости. Дурочка. Нахрена поперлась? Я ведь все сделал, и без ее жалких крох желающих хватило с головой.

И я ведь не дал ей ни единого шанса. Взял обманом, потому что иначе она бы даже не посмотрела в мою сторону. Увез ее, как только понял, что Егор не отступится.

Бывает так. Буквально за какие-то пару минут мир переворачивается с ног на голову. И узнав однажды правду, ты, даже если захочешь, не сможешь стать другим.

В голове, словно кадры кинофильма на повторе, сегодняшние события. Чертов фильм ужаса.

— Коля! - несется мне навстречу мать Егора, едва я успеваю появиться в коридоре.

— Мальчик мой, он открыл глаза! Ему помогло! Ему помогло переливание, — заливается слезами женщина, падая в мои объятия.

— Вот видите, Ирина Олеговна, я ведь говорил, что все будет хорошо, — выдыхаю облегченно, крепко прижимая ее к себе.

— Он очень хотел увидеть тебя, — тянет меня вперед. Возле палаты, как и все эти дни, дежурит Дашка. Спит на ужасно неудобном твердом кресле, свернувшись калачиком.

— Даш, привет, – дотягиваюсь до ее плеча ладонью.

— Привет, — потирает она сонные глаза. — Ему лучше, — на ее осунувшемся лице расцветает улыбка.

— По-другому никак, — подмигиваю ей и, приоткрыв дверь, захожу в палату.

Он все в таком же положении, что и последние дни. Лежит на больничной койке, весь в трубках и иглах. Приходится сжимать до хруста кулаки, чтобы не выдать свое состояние.

Смотрю на него и орать хочется, в голос. Некогда здоровый парень лежит сейчас, едва различимый по цвету от белоснежной простыни. Безобразно худой. Услышав мои шаги, он поворачивает голову.

— Привет, — его голос настолько слаб, что я не сразу понимаю смысл его слов.

— Привет, — подхожу