— Надо говорить: наша.

— Наша, — покорно повторил он.

Аваджи никогда бы не стал ссориться с Анастасией, если бы она не была такой красавицей, что заставляла его сомневаться в своем праве ею обладать. Мало того, что, вкусив радостей семейной жизни, он больше не чувствовал в себе желание воевать, у покойного Тури-хана оставалась большая часть добытых им в набегах ценностей, на которые он собирался купить себе табун лошадей…

Как он теперь станет кормить свою жену? А детей, которых они собираются завести побольше? Что он умеет, кроме как воевать или разводить скот?

А разве урусам не нужны лошади?

Подумал так Аваджи и испугался: разве он не присягал на верность великому Удэгэю? Кто-то говорил, что он был при смерти, а теперь умер, и потому Джурмагун получил депешу с приказом вернуться в Мунганскую степь.

Но это были лишь слухи. Насколько Аваджи знал Джурмагуна, до Лебедяни он считался непобедимым полководцем — неужели он станет поступаться своей славой ради маленького непокорного городка?

Куда же пропала Анастасия? Вернее, кто её похитил? То, что случилось именно так, было отчетливо написано на белом тонком покрывале снега. Так же ясно, как и на пергаменте.

Для верности Прозора с Неумехой обежали Холмы — не видели ли женщину сельчане? Не пригласил ли кто её к себе? Анастасия исчезла.

Дозорный на башне клялся и божился, что по дороге и мышь не проскакивала. Значит, лазутчики шли по рощице вдоль болота. С той стороны, откуда врага не ждали.

— Эх, вояки! — тяжело вздохнула Прозора, мысленно пеняя мужу на то, что оставил её одну управлять Холмами, а она сама, конечно, не додумалась до простого — смотреть в обе стороны!

Прозору расстроило исчезновение Анастасии:

— До чего не везет девке!

И не очень поверила заявлению её мужа-монгола:

— Я её найду!

Не такой он важный в войске человек — уж в этом-то Прозора разбиралась! Как она поняла, Аваджи мучил жену своей ревностью. Что ещё можно ожидать от людей, позволяющих себе иметь по четыре жены!

Но сейчас Аваджи и думать забыл о ревности. Теперь, когда Аны не было поблизости, мозги молодого сотника сразу прояснила мысль о том, что его жена в опасности. На вопрос самому себе: "Кто похитил Ану?" — он сам и ответил: "Джурмагун!"

Не мог тот не проявить внимания к Холмам. А привлек его к этому сам Аваджи!

Он невидяще посмотрел туда, где лежали в засаде лазутчики их войска. Место они выбрали удачно — дом стоит в стороне от других, к тому же на вид самый богатый. Не понадобилось и выбирать, кого украсть. Первого же, кто сошел с крыльца!

— Ишак шелудивый! — выругал Аваджи себя. — Ты один в этом виноват!

Он стал думать, и Прозора ошибочно приняла его раздумья за колебания. Аваджи всего лишь отрекался от законов и понятий, с которыми рождаются уйгуры: Аллах поставил над Аваджи таких людей, как Тури-хан и великий Джурмагун. Но разве Аллах сказал бы им: берите жену юз-баши Аваджи, раз вы вожделеете к ней? Значит, это они нарушили заветы Всевышнего!

Получается, что и в жизни, как на войне: кто сильнее, тот побеждает и берет себе все. Но если это так, то Аваджи ещё и не начинал сражаться! Пусть у него нет своего войска, но на что ему голова?

Он был уверен в том, что Джурмагун при виде Анастасии и думать забыл, что она из проклятого села. Он увидел в ней только женщину. И станет добиваться только как женщину, забыв про то, что она может иметь ценные сведения.

Но куда ушла вдруг его ревность? Аваджи был уверен в том, что добровольно Анастасия не станет принадлежать великому багатуру. А сам Джурмагун? Посмотрит ли он на то, что красивая женщина — жена его юз-баши, если о том узнает? Да он сметет его со своего пути, как ветер песчинку с ладони.

В шатре было тепло, хотя снаружи, Анастасия знала, разыгралась настоящая зима. Бавлаш, который только что поставил у лежанки поднос с завтраком, как тщательно ни старался стряхнуть снег, все же оставил его кое-где на своих сапогах.

Анастасия при виде его не могла даже встать с лежанки, потому что кроме одеяла на ней ничего не было. Она не поняла, зачем Джурмагуну понадобилось отнимать у неё одежду. На все вопросы он лишь грубовато отвечал, что она ей не нужна.

Может, боялся, что Анастасия убежит?

— Ты не сможешь этого сделать! — смеялся однако он. — Ты же не знаешь, как я расставляю дозоры.

Анастасии казалось, что она спит и никак не может проснуться. И в её сне нет времени, а есть лишь моменты, в которые рядом с ней лежит этот мужчина, или он её ненадолго покидает, чтобы с приходом снова наброситься.

И это он прошептал ей сегодня… Или вчера?

— Я не могу тобой насытиться.

У Анастасии не осталось сил даже на возмущение. И на размышления. Этот человек разбудил в ней нечто такое, чего она раньше в себе не ощущала. Она с удивлением вдруг поняла, что ждет его прихода, как и его неистовых ласк.

Это было непохоже ни на целомудренную горячность Всеволода, ни на восхитительную нежность Аваджи — это было чувство, которым она почему-то не могла управлять.

В короткие минуты передышки она говорила себе, что станет сопротивляться, что не позволит больше будить в себе эту кричащую, рычащую женщину-зверя. Ей было стыдно ощущать себя такой, но с приходом Джурмагуна её благие мысли улетучивались, и она опять забывалась в этом любовно-горячечном бреду.

Она поняла, что её похититель — полководец, приведший войска под стены Лебедяни. Однажды он спросил:

— Ты из Халамов?

— Нет, я из Лебедяни.

Она не видела причины обманывать.

Ее имя он почему-то сразу переиначил в странное: Таис. И говорил, что в юности ему нравилась женщина с таким именем. Разве это не судьба, что её зовут почти так же?

Он, как завороженный, мог целую вечность смотреть в её глаза. И называть гурией, пэри, райской птицей, и почему-то Анастасии это не было неприятно.

Нет, она не забыла ни Аваджи, ни детей, но теперь они существовали как бы отдельно от нее, в другой жизни. Она будто болела тяжелой заразной болезнью и все равно не смогла бы к ним приблизиться.

Она больше не слышала никаких голосов и не чувствовала никаких особых возможностей. Кажется, на второй день пленения она хотела что-то сделать, как-то попытаться вырваться, но Джурмагун заставил её выпить какой-то отвар, после чего она будто плавала, покачиваясь на легком розовом облаке.

— Нет, этого я больше давать тебе не стану, — решил её похититель. После него ты меня не слышишь.

Он все время добивался от неё соучастия в каждом его движении и не верил её притворству, к которому Анастасия пыталась прибегать, чтобы он больше ничего не требовал от нее. Всему виной и были эти его усилия: она стала слышать его, но перестала слышать и осознавать себя.