Даша, наконец, поняла, о чем у них спор — о прошедшем празднике Дмитрия Солунского, канун коего люди считают днем мертвых. Учитывая, что Пятница в канун Параскевы и суббота в канун Дмитра были двумя соседними днями, разница, на взгляд Чуб, не стоила выеденного яйца. А вот поводы для размышлений имелись.

— Землю ключом! А если Третий Провал тоже скоро закроется? — шепнула она в ухо Акнир. — Если он вообще открывается лишь на Деды́? Потому о нем так мало знают.

— А ты, пожалуй, права, — согласилась Акнир. — И Мистрисс собралась уезжать сразу после Дедо́в. У нас не так много времени.

— Да то не Дмитро, а святий Михайло ключ такий має, — убежденно возразил куманек. — А після Михайла — вже піст. На то й піст, щоб поститися по всякому. А як немає поста… — шустро, как кот колбасу, он схватил Секлиту за талию.

Та отбилась, дав ему доброго ляпаса:

— А тому і не можна, що як хто лізе до жінки, коли не потрібно… то всяке таке буває! — грозно объявила она.

А Даша тоскливо вспомнила собственный неразгаданный ад, вспомнила вихрь, пробудившийся у нее между ног… Что это значило? Это был сон или все-таки предупреждение? Что будет, если она переспит сейчас с кем-то?

«…піхва, що нас породила на світ, може затягнути чоловіка назад — у самісіньке пекло».

«…як хто лізе до жінки, коли не потрібно… то всяке таке буває!»

«бойся ее… она — ад».

Только сейчас Чуб осознала, что пугающий тайный голос исчез.

Почему?

Свадьба прошла, они дошли до угла Ирининской и Владимирской улицы.

Найденные в 1849 году остатки разрушенной церкви времен Древней Руси были преобразованы в памятный Ирининский столб с острым колпаком и маленькой маковкой, возвышавшийся сейчас прямо посреди проезжей части Владимирской. Но киевские экипажи, телеги, пролетки не жаловались — почтительно объезжали святое место.

В небе, с карканьем, летела бесконечная стая ворон.

— Выходит, в нашем времени, церковь тупо закатали в асфальт? И по ней сейчас ездят машины, — осознала Даша. — Нехорошо это, наверно… М-да, — протянула она, — вообще хотела бы я посмотреть, как у нас машины объезжают церковь в центре дороги… черта с два, не то воспитание! Акнир, почему ты все время молчишь?

— Прости, меня не волнуют проблемы ваших церквей.

Справа на них смотрела древняя София, у ее высоких белых стен, словно осенние мухи, лепились нищие, паломники, в рванье и обмотках, в стоптанных сапогах, перевязанных бечевками, увешанные, как елки, холщовыми торбами. На шеях у многих, как варежки на резинке, которыми мама снабжала Дашу Чуб в детстве, висели на веревках походные кружки и чаши, закопченные месяцами скитаний чайники и котелки.

Вдалеке высился Золотоверхо-Михайловский монастырь. Но туман уже размазал верхушки зданий, откусил золотые головы «божьим служителям» — купола колоколен и соборов. Город Бога исчез, словно специально в преддверии праздника нечисти.

А вороны все летели и летели с криком по белому холодному небу, точно кто-то закольцевал один бесконечно повторяющийся кадр, и не было им конца.

Темные души продолжали слетаться в Город.

— Опять будешь милостыню всем раздавать? — спросила Чуб, приготовившись к долгому ожиданию.

— Не сейчас, — устало мотнула головою Акнир. — А, знаешь, моя прапрапрабабка Милана, — снова вспомнила о предках она, — когда шла на задушницы милостыню подавать, все переживала: а вдруг к ней святой Николай или Кузьма да Демьян подойдут? А она, против воли, святым грошик подаст.

— Святой Николай? — усомнилась в своем слухе Землепотрясная Даша. — Без шуток?

— Ваши святые часто с нищими ходят, вас проверяют.

— Святые ходят мимо нас?.. Вот бы встретить хоть раз!

— Может, и встретишь, да вряд ли узнаешь.

— А кто-то их реально встречал?

— Говорят, Персефона встречала, знаешь, чем кончилось — пришлось ей уйти из Киевиц. Для ведьмы встретить святого страшней, чем святоше — черта.

— Так вот отчего ты боишься Пятницы — святой Параскевы? — скумекала Чуб.

Они двинулись в сторону Анатомического театра.

Тьма уже надкусила город с востока, становилось темно. На взгляд выходца из ХХІ века, вечером в Киеве 1888-го всегда было темно — до появления электричества тьму никогда не удавалось прогнать до конца, и потому человек всегда боялся и верил любым суевериям — а после впал в другую крайность и перестал верить даже собственным глазам.

Кабы прямо сейчас Даша увидела перед собой святого Николая под руку с гулящей Пятницей — она б не поверила.

Чуб достала из кармана последний кусок Пепитиного бармбрэка и, помня наставления Акнир, раскрошила чуток, бросив крошки на землю — для душечек. Остаток засунула в рот. Она так и не отыскала там ни колечка, ни монетки, ни щепки — зато, спасибо Саману, слегка утолила свой голод.

— А их Хэллоуин для нас имеет значение? — спросила она.

— И да, и нет, — меланхолично отозвалась Акнир. — Но Дни Смерти праздновали в разных концах света даже тогда, когда два конца еще не связали воедино. Еще древние египтяне отмечали в ноябре дни мертвецов. Православные поминают их между 1 и 8 ноября, в субботу, накануне святого Дмитрия. В Англии 2 ноября, в Мексике— 1 и 2-го.

— А ирландский Хэллоуин в ночь с 31 на 1 ноября, — напомнила Даша, — сегодня.

— Все мы почитаем дни сумерек, дни угасания, когда солнце уходит от нас, Земля засыпает, и вместе с ней засыпают наши душки в земле. Но перед уходом мертвым дается полная власть, и грешным, и праведным. Они правят бал, пока ворота в тот мир распахнуты настежь, пока они не закроются с приходом зимы.

— А где эти Ворота? В Провалле? — спросила Чуб.

Сумерки резко сгустились, словно, подслушав их разговор, кто-то всевышний решительно задернул занавески на небе.

Впереди, на углу Владимирской и Прорезной появился фонарщик в большом грязном фартуке — похожий на черта, невысокий, чумазый мужик с испитой физиономией и подбитым глазом. Приставил лесенку к фонарю, привычно и ловко забрался наверх, открыл окошко с треснутым стеклышком — и газовый фонарь загорелся тусклым маяком надежды для всех неприкаянный душ в этой холодной ночи.

— Ворота — эта сама Мать-земля, — сказала ведьма. — Ее черное чрево. — Акнир говорила странно, как о чем-то очень интимном и личном. — Когда Земля официально засыпает, тревожить ее — пахать, копать, даже ставить забор, запрещено и среди слепых, и среди ведьм. Почему?

Вопрос был риторическим.

— Какой смысл пахать и сеять зимой? Все равно ничего не вырастет. А если и вырастет, то что-то больное, монструозное…