— Улик вообще не бывает, никогда, — объяснил журналистам Тед. — Убийцы, насильники, воры никогда не оставляют следов. С чего бы они стали это делать? Господи, да если бы после них оставались улики — настоящие улики, — мы бы всех ловили в тот же день. Приезжали бы тем же вечером к ним домой с бригадой спецназа и ордером, вышибали дверь и задерживали! А на деле работа детектива заключается в том, чтобы проникнуться чувствами жертвы. Постараться поставить себя на ее место и прислушаться к своему инстинкту — вот тогда вы сумеете поймать сколько угодно плохих парней.

Она решила рассказать об этом в день его рождения. Не то чтобы она хотела сделать это в торжественной обстановке, скорее искала повод оттянуть неприятный момент. Марта, конечно, не сомневалась в том, что сын уже достаточно взрослый — он без труда переварил бы это сообщение и лет пять тому назад, когда без посторонней помощи собрал телескоп и выучил разговорный испанский. Марта не удивилась бы, услышав в ответ, что он и сам обо всем давно догадался. Вот было бы облегчение! Но что делать, если он прореагирует по-другому? Характер у Джастина был мужественный, мальчик потрясающе владел собой — последний раз она видела сына по-настоящему рассерженным в раннем детстве, — однако такая новость, пожалуй, заставит его разгневаться. Даже не сама новость, а тот факт, что мать скрывала что-то от него. Продолжая тянуть время, она рисковала спровоцировать приступ ярости, с которым не сумеет справиться.

Контролировать сына вообще становилось все труднее. Джастин вытянулся, стал выше ее и больше не выглядел в классе коротышкой. У него появились друзья. Все они были со странностями, но каждый на свой манер. Были среди них и «ботаники», и спортсмены, и любители покурить марихуану, и хулиганы — их всех почему-то тянуло к ее сыну. Он начал пользоваться успехом у девочек, особенно умненьких, но, поскольку в классе был самым младшим, на свидания пока еще не ходил. В нем чувствовалось нечто притягательное. Люди, обладающие подобным обаянием, обычно без труда добиваются первенства в любой компании. Очевидно, и Джастин станет таким, когда вырастет. То-то удивятся его школьные товарищи! Настанет день, и он всем им покажет, что он за птица.

Пока Марта предавалась раздумьям, Джастин успел открыть подарки — он попросил подарить ему книги. Его последним увлечением был Мишель Фуко[21]— Марта засыпала, едва прочтя три страницы его текстов. В букинистическом магазине ей посчастливилось найти несколько книг Фуко в твердом переплете: книги с мягкой обложкой Джастин не признавал. Ему нравилось читать, крепко взявшись обеими руками за негнущийся переплет, словно знания попадали в его мозг через пальцы, а не через глаза.

— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — начала Марта и жестом пригласила его присесть с ней рядом на диван. Так она успеет схватить его за руки, если он начнет ими размахивать, или удержать сына, если он вздумает убежать. Она обошлась без длинного вступления: рассказала только, что их с отцом решение было связано с проблемами наследственности (он, конечно, понимает, что это означает), а именно, с болезнью Хантингтона (ею болела бабушка, и, возможно, когда-нибудь заболеет она). — Я надеюсь, милый, что эта новость не сделает тебя несчастным: ведь если бы мы с отцом зачали ребенка естественным путем, это был бы уже не ты, а я люблю именно тебя, Джастин, и не представляю без тебя своей жизни.

Джастин стал расспрашивать ее о процедуре: где она проводилась, как, кто еще о ней знает. А доктор Кит знает? Еще он спросил о доноре, и Марта сказала, что того нет в живых; он был хорошим мальчиком, жил на востоке страны, погиб молодым в результате несчастного случая, но оставил живущим три очень ценных дара — «глаза слепому, печень тяжело больному и одну-единственную клетку крови нам с отцом, чтобы у нас мог появиться ты».

Джастин видел, что мама нервничает, и постарался ее успокоить. Он не расстроен. Он рад, что она рассказала ему об этом.

— А отец знал, что ты собираешься поговорить со мной об этом именно сегодня? — спросил он. — Знал? Что ж, тогда не удивительно, что он решил не появляться.

Они вместе посмеялись. Она всплакнула.

— Никогда не бойся говорить мне правду, — сказал он, и она пообещала, что не будет. Никогда.

Но ведь она рассказала только часть правды! Джастин тогда решил, что мать так же, как и он, уверена, что вся история с донором — ложь. Вскоре он выяснил, что она искренно заблуждалась, и ненавидел себя за то, что считал мать соучастницей сговора. Но в тот день, несмотря на подозрения, что она продолжает что-то скрывать, он почувствовал огромную признательность. Она сделала ему лучший подарок на день рождения: поведала то, что он так давно пытался найти во всех этих книжках, завернутых в яркую шуршащую бумагу.

В Нью-Йорке быть либералом не опасно. По крайней мере это не означает, что ты собственной рукой повесил себе на спину мишень.

Иное дело Чикаго. Соглашаясь на должность главного редактора «Чикаго трибьюн», Стивен Мэлик сознавал, что в нужный момент издатель вполне может его подставить. «Трибьюн», республиканская газета в демократическом городе, традиционно ориентировалась на консервативную аудиторию жителей пригородов. Мэлика пригласили в редакторское кресло, чтобы заткнуть рты городским читателям (к тому же сторонникам губернатора), обвинявшим газету в том, что в ней даже новости освещаются с позиции правых. Стивен зарекомендовал себя как либеральный журналист и поэтому мог служить для газеты чем-то вроде громоотвода. Он не сомневался: случись нечто экстраординарное, из него тут же сделают козла отпущения.

И в начале июня он убедился: сделают, и еще как!

Началось все с репортажа о митинге противников клонирования у Дирксен Федерал Билдинг. Сторонники акта Бакли-Райса, направленного против клонирования, выступали в поддержку принятия этого самого акта. В репортаже, написанном молодым, подававшим надежды журналистом по имени Скотт Хармон, сообщалось: на митинге было человек сто пятьдесят, они шли с транспарантами «Человек может клонировать тело, но лишь Бог может клонировать душу», «Клонирование — грех!». Хармон процитировал и высказывания представителей противоположной стороны. «Эти люди боятся прогресса, — говорил один, назвавшийся Камероном Штраубом. — Они невежды». Другой молодой человек по имени Денни Дрейфус, житель Нейпервилла, утверждал, что сам является клоном и что он — католик. «У меня такое чувство, что эти крикуны отрицают мою принадлежность к человеческой расе, — сказал он. — Они пытаются меня уверить, что я — не человек. Что я оскорбляю Бога самим фактом своего существования».

Статья была острая, но внештатного корреспондента, проживавшего в Ригливилле, заинтересовала именно эта вторая цитата. Дело в том, что его тоже звали Денни Дрейфус, и он начал работать над документальным очерком о клоне, который был его полным тезкой. Он решил, что сможет подзаработать в журнале «Чикаго», уже публиковавшем его материалы.