Похоже, что крыша у него съехала окончательно, и он вправду возомнил себя то ли волком, то ли оборотнем. Он был совершенно голый, только на плечах у него была накинута шкура убитого в имении волка с отрубленной лапой, а на руки были надеты перчатки с кривыми стальными когтями-клинками вместо пальцев, — вероятно, изделие какого-нибудь средневекового кузнеца-извращенца.

Вошин выскочил на середину двора, закинул голову к появившемуся уже месяцу и завыл по-волчьи.

Отвыв свое, он поднял вверх угрожающе разведенные руки с когтями и начал, мотая из стороны в сторону внушительными гениталиями, отплясывать посередине двора «танец смерти». По сравнению с нашими полосатыми рожами, сияющими мечами и бердышами, шаманские прыжки управляющего смотрелись жидковато. Тем более, что у Ивана Ивановича сложение тела было не атлетическое, а сыто-кругленькое, и на «князя мглы» он никак не походил.

Теперь, после всех кровавых событий, такой дурацкий маскарад мог испугать разве что ребенка. Тимофея, уже догнавшего пристава и спешащего назад, Иван Иванович не только не напугал, напротив, заставил броситься к себе со всех ног, чтобы помешать победившему медведя гладиатору заодно расправиться и с фальшивым волком.

Однако он слишком увлекся погоней за «оборотнем в погонах» и упустил свой шанс сполна насладиться местью. Иван Иванович, введя себя в раж, вероятно, совсем потерял ориентацию во времени и пространстве, потому неразумно бросился на первого, кто попался ему на пути, гладиатора, не испугавшегося настоящего медведя, человека, у которого вопросов к нему было не меньше, чем у Тимофея.

Тот не стал чиниться и упиваться мщением, а спокойно подождал, пока Вошин подбежит к нему сам, со своими жуткими когтями, и разделался с ним одним ударом.

— Погоди! Я хочу! — с отчаяньем завопил кузнец, подбегая к месту, где уже хрипел в предсмертной агонии пришпиленный к брусчатому покрытию двора медвежьей рогатиной доморощенный оборотень.

Однако, и на этом, казалось, финальном аккорде кровавые события не кончились. Сверху, с того места, где я недавно стрелял из мортиры, раздался пронзительный женский крик.

Все мы невольно подняли головы. Над нами, на недосягаемой высоте, в белых одеждах стояла грозная Афина-Паллада с горящим факелом в руке. Узнать в этой великой богине скромную, затертую возлюбленную Вошина было почти невозможно.

И все-таки это была она, скромнейшая и тишайшая отравительница Аграфена Михайловна, по придуманной Вошиным легенде разорванная на куски волком-оборотнем.

Теперь, лишившись своего дорогого возлюбленного и будущего, она пылала жаждой праведной мести.

— Будьте вы прокляты! — пронзительно, с надрывом закричала Аграфена Михайловна.

И, к моему ужасу, ткнула факелом в нацеленную во двор пушку.

Я успел только похолодеть, когда раздался страшный взрыв, и на месте Афины-Паллады вверх взметнулось красно-черное пламя.

Мгновение спустя я похолодел второй раз, поняв, что очень сильно переборщил с пороховым зарядом и вполне мог оказаться на месте этой милой дамы.

Однако в запале боя горячить воображение и пугаться задним числом было некогда. Не видя больше реальных противников, я бросился к дворовому строению, в которое днем заперли Алю. С лязгом отодвинул засов и с силой рванул на себя дверь. Внутри была полная темнота.

— Аля! — крикнул я срывающимся голосом. — Ты здесь?

Вместо ответа послышался отчаянный женский плач. У меня хватило ума и выдержки не бросаться очертя голову в черную неизвестность, а побежать за одним из факелов, освещавших ристалище. Вынув его из специальной державки, я вернулся к сараю.

Мое возвращение у пленницы вместо радости вызвало вопль ужаса, а у меня вздох облегчения. Внутри небольшого помещения, забившись в угол и сжавшись в комочек, сидела совершенно незнакомая мне девушка в дворянском платье и с мистическим ужасом смотрела на меня.

— Не бойтесь, сударыня, я не палач, а спаситель, можете выходить, опасность миновала, — по возможности спокойным голосом сказал я ей и выскочил назад во двор, где вновь поднялись крики.

Оказалось, что оставшиеся в живых слуги и несколько гостей, придя в себя и увидев ничтожные силы нападавших, пробуют перейти в контратаку.

Внутренний двор крепости, где происходили все эти события, был невелик, размером со стандартный дачный участок, так что действие разворачивались на небольшом пятачке. Размахивая над головой факелом, я несколькими прыжками достиг эпицентра заварушки и швырнул его в человека, вооруженного ружьем.

От неожиданности тот пальнул не в Ивана, в которого уже прицелился, а в мою сторону. По бедру меня тупо ударило что-то тяжелое. Я не придал этому значения, выхватил пистолеты из-за пояса и разрядил один из них во второго стрелка, взводящего в этот момент курок ружья. Стрелял я с пяти шагов просто в корпус, не целясь. Тот выронил свой мушкет, взмахнул руками, как будто от радостной встречи, и свалился на спину. Второй пистолет почему-то не выстрелил. Позже выяснилось, что в него попала ружейная пуля.

Отшвырнув отказавшее оружие, я прыгнул в сторону и вырвал из ножен саблю. «Снайпер» бросил ружье и кинулся на меня с палашом. Я успел отскочить и с разворота, что есть силы, с оттяжкой полоснул его саблей по голове. Тот успел отклониться, и удар пришелся в плечо возле шеи.

Клинок, как сквозь масло, преодолевая слабое сопротивление тела, прошел через грудную клетку и выскочил ниже подмышки. Я сначала даже не понял, что произошло — потом увидел, как верхняя часть туловища начала съезжать вниз по касательной и упала на землю. Обрубленное тело еще стояло, а голова отчаянно хрипела, валясь в собственных ногах.

Такой непредвиденный разворот событий, страшный вид рассеченного пополам человека мгновенно подавили всякое сопротивление. Контратакующие, побросав оружие, бросились врассыпную.

Передо мной остался только один человек в господском платье с кривой турецкой саблей. Он был высок, статен, с суровым высокомерным лицом.

Пока, вытаращив глаза, я смотрел на страшные останки, он, расписав воздух свистящим кривым клинком, пошел на меня. То, что это серьезный противник, было видно по манере владения оружием. Мне удалось оторваться от жуткого зрелища и успеть парировать первый удар. Клинки со звоном скрестились, разбрасывая искры. Отведя удар, я сделал свой выпад, но соперник без труда сумел его отбить. Бой делался интересным. Пока только французский виконт мог хоть как-то противостоять технике фехтования двадцатого века.

Мы обменялись еще несколькими ударами. Оказалось, что ничего особенного мой противник делать не умел. Пользовался своей большой физической силой и хорошей реакцией. Возиться с ним не имело смысла.

— Сударь, сдавайтесь! — приказал я, уважая чужую храбрость. — Иначе я вас сейчас убью!

Однако «сударь», вместо благодарности за такую заботу о его жизни, только вульгарно обматерил меня самыми пошлыми и грубыми словами.