– Так московское купечество – староверы. Им водку пить вера не позволяет. Как им винные откупа отдать? – удивился государь. Потом засомневался: – Или все-таки можно? А, точно, рюмку единую можно.

– Староверы— староверами, но мимо прибыли не пройдут. Зато – люди честные. Вино не попортят.

– Отдавайте, – махнул рукой государь. – Хоть староверам отдайте, хоть тунгусам. Чего уж теперь… Что мы еще сможем сделать для увеличения налогов? Как вы считаете, не устарел ли наш нынешний способ? Прочитал я тут у Адама Смита, что брать одинаковые налоги с богатых и бедных – это нелепица.

– Скажу, что сие было известно задолго до Смита. Но вы абсолютно правы. Нужно готовить иные способы взыскивания налогов.

– Какие же? – заинтересовался император. – С количества земли?

– Земля, Ваше Величество, бывает разная. Как говорят – удобная, неудобная. В Орловской губернии получают один урожай, а в Вологодской – другой. Нужно подсчитывать, каков урожай с десятины. Стало быть, потребуются учетчики, фискалы. Придется плодить новых чиновников, платить им жалованье. А в объемах России – и чиновников понадобится много, стало быть – на жалованье потребуется доля доходов.

– Замкнутый круг, – грустно улыбнулся император. – Чтобы увеличить доходы, нужно увеличить налоги, а чтобы увеличить налоги, нужно увеличить доходы.

– Вот тут, государь, нам и поможет прибыль от винных откупов. В нынешнем году мы потратим ее на погашение кредита, а в следующем у нас будут свободные деньги. Если мы сможем решить проблему с наполняемостью казны, можно будет решить и другие задачи.

– Перевести армию с рекрутской повинности на всеобщую воинскую. Верно, Ридигер уже подходил к вам со своим прожектом?

– Подходил, – согласился Канкрин. – Мы даже пытались вчерне просчитать стоимость реформы. Получается, около трехсот миллионов рублей. Это для начала.

– Но реформу армии мы будем проводить лишь после освобождения Санкт-Петербурга от мятежников, – сказал император. – Итак, Егор Францевич. Бумаги о винных откупах я подпишу. А вы, в свою очередь, начинайте готовить проект по улучшению налоговой системы.

Канкрин понял, что аудиенция окончена. Но Михаил Павлович не ограничился милостивым кивком, а проводил министра финансов до самой двери. Уже на выходе Егор Францевич грустно сказал:

– Людей не хватает, Ваше Величество.

– Понимаю, – согласился государь, выходя вслед за министром в приемную, чтобы сразу же подписать бумаги. Посмотрев на вскочившего Дормидонта Кузьмича, вспомнил давешний разговор: – Да, насчет людей… Скажите, вам в министерство Пушкин не нужен?

– Пушкин – это который? Поэт? Или брат его? – уточнил Канкрин. – Про Льва Сергеевича наслышан. Он в департаменте иноземных верований служил. Малый толковый и память имеет феноменальную. Его бы я взял. А с Александром Сергеевичем… Один поэт у меня уже есть, хватит.

Министр ничего больше не сказал, но можно было судить по физиономии – в министерстве финансов Пушкин точно не нужен.

– Простите, Ваше Высокопревосходительство, – нарушая субординацию, вмешался секретарь. – Уж не Веневитинов ли?

– У меня их двое, – отозвался министр. – Алексей Дмитриевич и Николай Дмитриевич. Алексей – человек дельный, а Николай – поэт. Вместо отчетов стихи кропает. Посадил его перья чинить. Куда мне еще одного бездельника девать?

– М-да, – провел император ладонью по пышным усам. – Беда с сочинителями…

– Ну, почему же беда? – не согласился Канкрин. – Карамзин, покойный, очень дельные вещи писал. «Историю государства российского» я раза два перечитывал. Про варягов очень интересно написал. А Пушкин, он да, поэт выдающийся, но к работе не приспособленный. Что же тут поделать…

– О! – не удержался император от возгласа. – Придумал, куда мы Пушкина определим!

– Куда же? – с надеждой уставился на него секретарь.

– Определим мы его в мою собственную канцелярию, на должность… Ну, должность, Дормидонт Кузьмич, вы ему сами придумаете, с прежним чином.

– А повыше нельзя? Коллежский секретарь для поэта – маловато как-то. Это же как… – начал подыскивать сравнение секретарь, – как в юнкера его определить.

Михаил Павлович начал сердиться. У него с министром финансов вопросы важные, а тут… Сдерживая нарастающий гнев, сказал:

– Ну, коли не в юнкера, так пусть он будет камер-юнкером. Составьте указ о присвоении придворного чина. Чёрт с ним, пусть сидит и стихи пишет. Или историю изучает. Что у нас там интересного есть?

– Так много чего, – пожал плечами Канкрин. – Карамзин-то свою историю не дописал. Только, Ваше Величество, поэты народ капризный. По заказу писать не умеют.

– Так пусть про что угодно пишет. Все польза от Пушкина будет. А впредь, Дормидонт Кузьмич, прошу вас о поэтах со мной не говорить. Одни поэты кругом, а служить некому.

Февраль – март 1827 г. Череповецкий уезд

Николай сидел на диванчике, прижимая к себе Аленку. Ему было просто хорошо. Не нужно ничего говорить. Не хотелось ничего делать, никуда идти. Вот так бы и сидел, и пусть весь остальной мир катится в тартары!

– Детушки, вы тут не склеились? – послышался голос помещицы Клеопиной. Довольный, но слегка ехидный.

Николай и Аленка отскочили друг от друга, словно ошпаренные.

– Булочки свежие стынут, чай стынет. Вот чайку попьете, обнимайтесь, сколько душеньке угодно, – сказала маменька, а потом доброжелательно хмыкнула куда-то в сторону. – Ночи вам мало…

Аленка покраснела, а Николай, позабыв, что он полковник гвардии и кавалер, жалобно проблеял:

– М-ма-мень-ка…

– А что маменька? И маменька с папенькой молодыми когда-то были. Ишь, размамкался тут, – нарочито строго сказала Аглая Ивановна. Потом, обняв обоих, прижала к себе и заплакала: – Миленькие мои, как же я вас дураков люблю-то!

– Да ладно уж, чего тут… – приобнял Николай мать.

– Ой, Коленька, знал бы ты, сколько мы с Аленушкой о тебе слез пролили, – сказала Аглая Ивановна. – Когда ты на Кавказе воевал, так и то спокойнее было. Знала, что хоть и в чужих людях, но рядом со своими. А тут не пойми, не разбери. Если бы не Аленушка, не знаю, что бы со мной и сталось…

– А если бы не маменька, так и не знаю, что бы я делала, – всхлипнула Алена. Шмыгнув носом, зарыдала.

Николай стоял, не смея пошевелиться. С двух сторон на нем повисли рыдающие женщины – самые родные для него в этом мире.

– Маменька… Аленушка… Что вы? – растерянно бормотал Николай.

Первой пришла в себя маменька. Вытащив платок, начала вытирать слезы у Аленки.

Алена совсем застеснялась. Николай, умирая от умиления, решил прийти на помощь: