— Все в руках Божьих. На меня не уповайте.

Я упросила отца взять и меня, так как была знакома с детьми умиравшего.

Приехали. Еще с порога чувствовался сильный запах ладана. Отец поморщился:

— Вонько тут у вас!

— Как же вонько? — засуетилась хозяйка — Ведь это, Григорий Ефимович, ладан!

Отец махнул досадливо рукой:

— Да я не про то, дайте вздохнуть человеку!

Открыли окна. В комнату ворвался чистый морозный воздух. Отец склонился над умирающим. Тот словно бы пришел в себя, глубоко вздохнул. И умер. Отец встал, перекрестился:

— Вдохнул воздуху-то? Ну и ладно.

К лишнему зачем привыкать

Анна Александровна Вырубова однажды обсуждала с отцом деликатную проблему. Александра Федоровна скупилась на одежду для своих детей. Великие княжны ходили в скромных платьях. Конечно, не в бедных. Но — не по чину.

Вообще, скупость или, как говорила Анна Александровна, слишком немецкая рачительность, царицы (к примеру, Александра Федоровна шила детям платье в рассрочку, хотя никогда бы не сумела объяснить, что этим выгадывает) становилась часто предметом насмешек при дворе. Однажды Александра Федоровна, прежде чем отослать на благотворительный базар в пользу бедных сирот старые платья, распорядилась спороть с них дорогие перламутровые пуговицы, заменив дешевыми. Конечно, замена обнаружилась, потому что нельзя же было допустить мысль, что царские дети носят одежду с костяными пуговицами. В глаза Александре Федоровне никто ничего не сказал, но Мария Федоровна заметила Николаю:

— Надеюсь, Александра не сильно исколола пальцы…

Анна Александровна хотела как-то воздействовать на царицу в этом вопросе и думала найти союзника в отце. Тем более что отец и сам не однажды говорил Александре Федоровне:

— Не скупись на одежу. Невесты растут.

К тому же со времени житья в Петербурге отец приобрел привычку к некоторому щегольству: с удовольствием и даже гордостью носил шелковые вышитые рубахи, брюки из тонкого сукна. Несколько рубах вышили государыня с дочерьми. (К слову, отец хоть и с благодарностью принимал такие подарки, но бывало, что и передаривал кому-либо.)

Так вот, надеясь на сочувствие, Анна Александровна и завела разговор о гардеробе царских дочерей. Отец выслушал ее. И сделал свое заключение:

— Все ты, Аннушка, верно выводишь. А только за чем им особо раззолачиваться? Одеты они чисто. Лики у них ангельские. Оно конешно, лишнего всем хочется.

Только зачем привыкать?.. Как еще обернется…

Анна Александровна настаивала на своем, даже укорила отца:

— Вот вы, Григорий Ефимович, шелком не брезгуете.

— Так я знаю, как оно, без шелка. А они не знают.

— Но ведь весь свет смотрит на них.

— А Бог, что ли, не смотрит?

Щелочка для Бога

К отцу приходили не только в поисках исцеления телесного. Много было таких, кто хотел исцелиться душевно. Сбросить камень со своей души. Приходили и молодые, и старые.

Однажды, по рекомендации, пришел молодой человек, совсем юноша. Студент. Это может показаться странным — ведь принято считать, что так называемая прогрессивная молодежь сторонилась отца. Это не так. Рассказываю именно об этом студенте потому, что случай показался мне выдающимся в своем роде.

Урок, преподанный юноше, попыталась усвоить и я. Вернее, пытаюсь всю мою жизнь.

Юноша жаловался отцу, что страстно влюблен, а его избранница избегает встреч. Хотя уверяет, что тоже любит. Молодой человек забрасывает ее письмами, караулит у дома, подкупает мелкими подарками прислугу, чтобы знать о всех передвижениях девушки… Положение становится невыносимым. Девушка чахнет на глазах. Встречаться с ним отказывается. Но и ни о каких других связях студенту не известно:

— Если б что было, я бы знал непременно! — с жаром говорил он.

Словом — пропасть любви. Необъяснимая и страшная пропасть!

Отец долго слушал. До тех пор, пока юноша высказал все, что только можно было. Потом долго молча пили чай. Молодой человек ел с аппетитом. Много варенья, большую маковую булку. Потянулся за яблоками, но вдруг как-то резко отдернул руку и смущенно посмотрел на отца:

— А ведь, по-вашему, я есть вовсе не должен?

— Отчего же?

— Ну как же… Такое… — и он стал быстро-быстро стряхивать крошки с форменного сюртука.

Отец спокойно допил стакан чаю, бережно положил на блюдце остаток сахару. Потер руки.

Студент, видимо, решив, что напрасно приходил, засобирался. Отец его не останавливал. Все молчал.

Уже в прихожей отец вдруг спросил:

— Хорошо чаю попил?

— Хорошо. Спасибо.

Помолчали.

Отец:

— Думаешь ее (девушку) как булку взять, да и съесть. Нешто это любовь? Хотя верно, и такая любовь есть. А ты ее по-другому попробуй любить. Отойди на шаг — и люби. Оставь щелочку-то для Бога — чтоб между ней и тобой стал.

Когда студент ушел, отец вернулся в комнату и долго сидел, задумавшись. Я убирала со стола. Беседа страшно разволновала меня. Прежде при мне отец ничего подобного не говорил. Я выносила остывший самовар и уже в дверях расслышала бормотание отца (такое бывало с ним, когда он сосредотачивался на какой-то мысли):

— А, может, и дьявол…

Я чуть не уронила самовар:

— Что дьявол?

Отец словно очнулся. Встал, подошел ко мне. Взял из моих рук самовар и очень спокойно сказал:

— Может, в щелочке-то не Бог, а дьявол окажется.

Какая бывает тоска

Я не смогу сказать, что вполне осознала смерть отца. Я сейчас не о прозрачности, то есть не о том, что через жизнь всегда просвечивает смерть и наоборот. Особенно это видно человеку верующему. Как ликует душа всякий раз, когда на Пасхальной службе в назначенное время священник является в алтаре, сменив черные одежды на торжественные… «Смерти нет, тлена нет».

Но ведь и отца нет.

Вместо него — совершенная тоска.

Вот написала слово «тоска». И увидела перед собой Муню — несчастную Марию Евгеньевну Головину. Я уже рассказывала ее историю. И она оказалась задета Юсуповыми.

Обрученная с Николаем, старшим братом Феликса, готовая окунуться в роскошества взаимной супружеской любви, Мария Евгеньевна вместо этого была брошена в пропасть предательства. Николай дрался на дуэли и погиб. Стало известно, что причиной была женщина, его давняя любовница, связь с которой началась задолго до знакомства с Марией Евгеньевной.

Мария Евгеньевна пришла к отцу за утешением. Она рыдала, умоляла «вылечить от тоски».

Анна Александровна передавала мне со слов Марии Евгеньевны, что отец спросил: