– Эй, американец! – тонким противным голосом окликнул меня «морячок». – Суши весла, разговор есть!

– Сюда иди, фофан! – хриплым басом приказал «второгодник».

От страха я ощутил в теле звенящую невесомость. Кругом, как назло, не было ни души. Двор точно вымер. Я сделал вид, будто не услышал окрика, и прибавил шагу, чтобы проскочить в спасительный бабушкин подъезд. Но не тут-то было! Они встали и вроде бы вразвалочку, на самом деле быстро двинулись мне наперерез, причем щуплый очутился точно передо мной, а «второгодник» сзади. На ногах у них были спортивные полукеды – в таких ходят на тренировки.

– Куда канаем? – поинтересовался «морячок», играя ножом.

Я почувствовал холод под ложечкой, постепенно распространявшийся по всему телу, и машинально сказал глупейшую правду:

– К бабушке…

– К бабушке? А что в корзиночке, внучек? – передразнил «второгодник» и больно ткнул меня пряжкой в бок.

– Ого, маска! – воскликнул хилый. – В Яузе нырять собрался? Поможем. В кульке что?

– Сухой корм для рыбок.

– Корм? Фу! А в коробочке?

– Желатин.

– Параша. Деньги есть, фазан?

– Нет, – почти не соврал я.

«Морячок» хлопнул меня по карманам и, услышав предательский звон мелочи, нехорошо ухмыльнулся:

– Есть монета!

– За вранье отдельно ответишь. Лупари покажь! – приказал «второгодник».

– Это не мои… – пересохшими губами прошептал я.

– Догадливый, уже не твои! – Он рывком снял с меня очки и нацепил на себя. – Ну как мне, Серый?

– Класс! Ну ты, Корень, прямо вечерней лошадью из Чикаго! Твой размерчик! – хохотнул хилый. – Да и курточка, сдается мне, тоже не твоя, внучек? Дай-ка померить!

Я, беспомощно щурясь от ядовитого солнечного света, начал прыгающими пальцами расстегивать пуговицы, когда за спиной послышалось знакомое тарахтение: со стороны Буденновского городка в переулок медленно въехал желто-синий милицейский мотоцикл с коляской, а за рулем сидел наш родной участковый Антонов и бдительно озирал окрестности.

– Атас, – тихо предупредил «второгодник».

– Одно слово легавому скажешь, от бабушки не выйдешь! – дохнув на меня табачной гнилью, процедил «морячок» и спрятал финку.

Здоровяк мгновенно вернул очки на мой вспотевший от ужаса нос. В следующее мгновение шпану как ветром сдуло. Они молниеносно, в один прыжок, перемахнули забор и затерялись между сараями, обросшими высокой крапивой. Я остался стоять столбом, чувствуя во всем теле – от ступней до макушки – позорную дрожь. Меня так трясло, что очки соскользнули с мокрой переносицы – я едва успел их поймать.

Мотоцикл, ныряя в выбоины с дождевой водой, свернул во двор и затормозил рядом. Антонов посмотрел на меня с сомнением, потом все-таки узнал и сурово улыбнулся железными зубами:

– Знакомые лица! Ты же Полуяков с маргаринового общежития, вроде бы так?

– Д-да…

– Юра?

– Ага…

– Сын Лидии Ильиничны?

– Да-а-а…

– А чего весь дрожишь?

– Не дрожу…

– Ладно, допустим. А здесь что делаешь? Места не для прогулок.

– К бабушке иду.

– Ну, чистая – Красная шапочка. Только вместо корзинки авоська. И что от тебя эти шалопаи хотели?

– Ничего.

– Допустим. А вырядился-то, как на Первое мая! Или у бабушки сегодня день рожденья?

– Н-нет… Просто мы с мамой в «Детский мир» ходили…

– Вижу! Балуют тебя родители. Цени! Вторая попытка. Чего от тебя эта шпана хотела?

– Ничего.

– А не врешь?

– Нет. Честно! Просто поговорили…

– О чем?

– О… разном… вообще…

– А если вообще, почему тогда вибрируешь? Поговорили… За такие разговоры в колонию отправляют. Ты их раньше видел?

– Нет.

– И как зовут – не знаешь?

– Не знаю.

– Точно?

– Точно…

– Грозили?

– Нет.

– Ясно.

– А вы разве теперь здесь работаете?

– Там же я, где и раньше. Смежник приболел. Погнался за такой же шпаной и в больницу попал. Попросили меня за его участком пока приглядеть. Может, тебя домой отвезти, парень?

– Спасибо, мне еще в парикмахерскую…

– Ну ты в разнос сегодня пошел! Ладно, думаю, тебя они больше не тронут. Но смотри, если что… Где опорный пункт, знаешь?

– Знаю.

– Какой у бабушки подъезд?

– Второй.

– А квартира?

– Двенадцатая.

– Это куда малахольный пацан все время «Скорую помощь» вызывает?

– Ага…

– Вот беда-то! Шагай! Обожду, пока в парадную зайдешь.

Я на ватных ногах направился к двери, с ужасом сердца подозревая, что мои враги притаились за дверью и набросятся на меня, едва я войду, но там никого не оказалось. Кстати, подъезд у бабушки Ани на редкость чистый и аккуратный, даже удивительно для такого бандитского места: ни одной черной сосульки на потолке, ни единой неприличной надписи на стене, кроме: «Ленка + Колька = любовь». Только кошками здесь пахнет, как и везде.

Дойдя до площадки между вторым и третьим этажами, я присел на крапчатый подоконник, чтобы дождаться, пока утихнет дрожь в коленях, и внимательно сверху осмотрел окрестности: хулиганы, чуть не ограбившие меня, кажется, исчезли. Про то, чем могла закончиться встреча с местной шпаной, я старался не думать, но воображение упорно подсовывало самые жуткие картины. Вот я вхожу в комнату, и Лида смотрит на меня с обиженным изумлением:

– Сынок, а где же новая курточка?

– Продал за три сольдо, – деревянным, как у Буратино, голосом отвечаю я.

– Шутишь?

– Да уж какие шутки…

– На Чешихе раздели? – догадывается, играя желваками, Тимофеич. – Какой же ты мужик после этого? Средь бела дня! Спасибо, портки оставили! Где эти гоп-стопники на тебя наехали? Найду и разделаю, как бог черепаху!

– Они все с ножами ходят! – пугается Лида.

– И мы не с зубочисткой!

– Не пущу-у-у! – Она, раскинув руки, заслоняет собой дверной проем.

А может, вместо бокса заняться борьбой? На втором этаже церкви, над боксерами, как раз секция самбо, это так и расшифровывается: самооборона без оружия. То что надо! Гуляю, как обычно, по Чешихе. Подкатывают ко мне два таких же субчика, одного я кидаю через бедро, а у второго, специальным приемчиком выбив финку, заламываю за спину руку, и он, изнывая от боли, униженно молит: «Сдаюсь, больше так не буду…» То-то!