Идти нам хорошо. Ноги шагают в неспешном ритме, иногда мы отвлекаемся на скатов и крабов и снова, в который раз, обращаем внимание на то, сколько артефактов нанесли на берег волны. Иногда мы переговариваемся, но чаще идем молча, и тогда мысли сами собой обращаются то на одно, то на другое. Я им не мешаю. Эвен наклоняется и подбирает с земли камень, как две капли воды похожий на крокетину из нидерландской сети предприятий готового питания FEBO, и тут мы оба погружаемся в неудержимые фантазии на тему FEBO.

В детстве мы оба часто ездили в Нидерланды. У нашей семьи там есть друзья. Мы размечтались о pommes frites, густо политых майонезом, и разных крокетах и фрикадельках, как это там у них называется, и, пожалуй, со вкусным лимонадом. Эвен говорит, что при виде автомата фирмы FEBO он растрогался бы сейчас до слез. Скоро мы поняли, что у нас обоих перед глазами стоит один и тот же автомат FEBO — расположенный на улице Лейдсестраат в Амстердаме, рядом с Лейдсеплааном, неподалеку от восхитительной лавки, которая торгует исключительно книгами о театре и кино. Придя на эту улицу, можно подумать, что ты попал на пешеходную зону, хотя все вовсе не так, и каждый раз, как по ней проезжает трамвай, туристы рассыпаются в стороны, а местные жители с несокрушимым спокойствием даже не останавливаются и уступают ему дорогу, не слезая с велосипедов. В последний свой приезд мы с Эвеном видели там бедного и очень грустного молодого человека, игравшего на крошечной гитарке без струн. Он, покачивая головой, барабанил по ней пальцами. Из гордости он не показывал вида, что чувствует себя униженным, ожидая, когда ему подадут милостыню — один или два гульдена. А неподалеку, в нескольких метрах от него, стояли двое в стельку пьяных дядек и пели, подыгрывая себе на игрушечном фортепиано. Заметно было, что они не очень-то сознают, где находятся. От этих попрошаек, собирающих милостыню, чтобы утолить порочную потребность, исходила безнадежная и всепоглощающая тоска, а отнестись к ним с намеком на понимание могли, вероятно, менее одного процента проходящих мимо людей. Но как бы там ни было, мы с Эвеном вспоминали один и тот же автомат FEBO. Автоматам FEBO несть числа, но мы вспомнили один и тот же. Так вот бывает иной раз у братьев. Мы оба мысленно отметили и порадовались, как одновременно подумали одно и то же, бродя по необитаемому острову на краю света, в той части чужого полушария, где и в помине нет и никогда не было никакого фастфуда, а вода, если бы тут был слив, закрутилась бы над ним не в ту сторону, в какую она крутится дома.

На обратном пути в лагерь мы — кто бы ожидал! — набрели на новую окаменелость с отпечатком лапы пумы. Отпечаток лежал на песке и смотрел на нас. Наверное, мы не можем с полной уверенностью утверждать, что это след пумы, однако не подлежит никакому сомнению, что это отпечаток лапы какого-то крупного зверя из семейства кошачьих. После этого и лосиные экскременты с другого острова тоже предстают в новом свете. Выстраивается некая система. Отдельные кусочки мозаики становятся на место. Сначала по льду сюда перебрались индейцы со своими маленькими медведями, за ними следом пришли лоси и пумы. Должно быть, им надоело терпеть, как инки и другие племена только и делали, что вырезали их сердца и приносили в жертву своим богам. Тогда они удрали и прибыли сюда. У меня перед глазами явственно встает картина, как они шествуют по льду бесконечного Тихого океана. Пумы и лоси бредут и бредут, надеясь, что наконец покажется земля, с надеждой они напряженно вглядываются вдаль, они изголодались и натерпелись страху. В пути звери, наверное, поняли, что все вместе они сильнее, чем каждый поодиночке, и заключили пакт о ненападении, между ними завязалась дружба. А в этом новом мире жизнь стала складываться добрее и мягче. Индейцы отказались от привычки вырезать сердца и перешли на рыбную пищу еще до того, как пумы и лоси добрались до острова. Мы не нашли на острове никаких следов борьбы, так что есть все основания считать, что люди и звери жили здесь мирно и дружно. Вражда и убийство были исключены. Пумы подчинились условиям и тоже перешли на рыбную и растительную пищу. Никто никого не ел. И все подружились. Настоящий рай! Пока не приплыл капитан Кук и всех их не истребил. Вот моя теория. Take it or leave it.[57]

Эвен говорит, что хоть он и не эксперт в этой области, но, как ему кажется, моя теория звучит солидно и производит хорошее впечатление. Через несколько лет она наверняка завоюет признание у всех, кто занимается миграцией в области Тихого океана. А теперь, по его мнению, нам следовало бы считать исследовательскую часть завершенной и использовать последние деньки, предаваясь покою, которого просит душа. Впустить его в себя. Чтобы встретить приход судна умиротворенными и просветленными, в таком состоянии, словно мы всегда только и делали, что обитали на этом острове. А когда вернемся домой, мы сможем пойти в кафе и принимать комплименты — вид у нас такой спокойный, а какой замечательный загар! Какие мы спокойные-спокойные и все загорелые!

Вернувшись в лагерь, я собираю ребят и сообщаю им о предложении Эвена. Исследования мы завершили, говорю я. И можем быть довольны их результатами. Довольно ли их для того, чтобы Норвегия раз и навсегда была отмечена на карте, покажет жизнь. А теперь в нашем лагере устанавливается Позитивная Обстановка вплоть до прихода судна. Будем совместно развлекаться и наслаждаться покоем.

Своим обращением я доказываю, какой я умный руководитель, умеющий предупредить негативные вибрации. Я учитываю, что увлеченность делом на спаде. Это относится и ко мне тоже — увлеченность моя не идет ни в какое сравнение с той, что была перед отъездом. Я подустал, стресс, в котором я находился, ослабел, как и амбициозные надежды, связанные с экспедицией. Что сделано, то сделано. И уж коли говорить честно, мне вообще до лампочки, как заселялись тихоокеанские острова. В конце концов, это же не моя проблема, думаю я. И от таких мыслей мне легче дышать.

Немного погодя я нахожу на пляже Эгиля. Он сидит там с примитивным, огромной величины циркулем, который он смастерил из пальмовых листьев и еще каких-то предметов, попавшихся под руку, и чертит на песке странные фигуры.

— С помощью этой конструкции я хочу произвести трисекцию угла, — говорит он, — и успел уже довольно много, так что не мешай. Я занят тем, что пытаюсь спасти обломки нашей вкривь и вкось организованной кособокой экспедиции. Ты еще будешь мне вовек благодарен.

Очевидно, амбиции Эгиля проснулись в тот самый момент, когда я объявил, что мы сворачиваем исследования. Ему больно думать, какое это будет печальное зрелище, когда мы вернемся домой с пустыми руками, но то, чем он занят сейчас, наверняка вызовет фурор. Разумеется, это лишь средство как-то выйти из положения, по мнению Эгиля, но весьма хорошее. Математики трудятся над этой задачей сотни лет, но так ничего и не добились. Эгиль полагает, что решит ее, надо только выбрать подходящее время, чтобы как следует взяться. Если судить объективно, шанс удачно решить эту задачу, может быть, не так уж и велик, но зато, если получится, это будет выдающееся достижение. Для математика успех примерно такого же уровня, как изобретение вакцины от СПИДа.