Краем глаза гасконец то и дело любопытно косился на своегобезмолвного спутника, в чьей походке и манере держаться определенно узнал нечтознакомое, но, как ни напрягал свою память, не мог вспомнить, с кем свела егосудьба.

Случай помог ему даже более, чем гасконец рассчитывал.Примерно на середине Нового моста неожиданный порыв ветра сорвал шляпу сидущего впереди незнакомца, и тот поступил, как любой на его месте: сругательством развернулся назад, в два прыжка догнал свой головной убор,подхватил его и вновь нахлобучил поглубже…

Ругательство, вырвавшееся у него, было английским – нод’Артаньян и без того узнал бы это лицо. Во время торжественного въезда в Парижанглийского посольства рейтары, как и другие гвардейцы, были выстроены наулицах для вящего почета – и гасконец оказался тогда от раззолоченного,сиявшего алмазным блеском всадника в каких-нибудь пяти шагах…

Это был Джордж Вилльерс, герцог Бекингэм, фавоританглийского короля, посол короля, обожатель королевы Франции Анны Австрийской,то ли несколько месяцев назад добившийся ее благосклонности в Амьене во времятамошнего бала, то ли, по крайней мере, приложивший к тому недвусмысленныеусилия…

Словно луч света блеснул во мраке перед д’Артаньяном. Теперьон уже не сомневался, что высокий незнакомец, шагавший бок о бок с ним бесшумнои безмолвно, словно тень отца Гамлета из новомодной британской пьесы, –тот самый англичанин, что исключительно благодаря его усилиям не был убит иограблен в борделе Веррери…

Как и предсказывала герцогиня, в один из боковых входовЛувра, выходивший на улицу Сен-Оноре, они проникли без всяких хлопот – двастоявших на часах мушкетера, услышав произнесенное шагавшей впереди всехнезнакомкой заветное слово "Рокруа", расступились и, не произнесяничего, ни о чем не спросив, дали дорогу.

Трое ряженых мушкетеров и две дамы прошли шагов тридцатьвдоль высокой каменной ограды, увитой густым плющом, потом незнакомка негромкоспросила герцогиню:

– Прикажете вести вас западным крылом?

– Нет, давайте лучше через помещения для слуг, –моментально ответила та. – Так чуточку длиннее, но надежнее…

Еще в первый раз, когда незнакомка отчетливо произнеслапароль, д’Артаньяну почудилось в ее голосе нечто знакомое. Теперь он уверилсяокончательно. Их проводницей была очаровательная Констанция Бонасье, супругажалкого галантерейщика…

"Интересная выдалась ночка, прах меня побери!" –подумал гасконец, замыкавший шествие.

И, в свою очередь, нахлобучил шляпу чуть ли не на нос, чтобыКонстанция его ненароком не узнала, – иначе все пропало бы, никакихсомнений. Вряд ли его жизни в этом случае грозила бы опасность – что такое одинангличанин, ну, пусть даже двое? – но он был бы разоблачен и никогда ужене узнал бы тайны, чей аромат уже щекотал ему ноздри, а ведь до нее рукой подать…

Констанция Бонасье распахнула небольшую дверь. Они вошли вприхожую, стали подниматься по какой-то лестнице, скупо освещенной маслянымиплошками, долго шли по длинному коридору, спустились на один этаж, свернулиналево, потом направо… Снова коридор, лестница, подъем, коридор… Д’Артаньян,останься он тут один, нипочем не нашел бы дороги назад, он вообще непредставлял, где они сейчас находятся, – то ли в двух шагах от королевскойспальни, то ли возле комнатушки младшего швейцара. Он знал, что Лувр огромен ипохож на лабиринт, но, видя его до сих пор исключительно снаружи, непредполагал, что дворцовые помещения так многочисленны и запутанны, –здесь, пожалуй что, нужен проводник, как на гасконских горных перевалах…

В конце концов они оказались в длинной, широкой галерее,всем своим видом свидетельствовавшей, что младшие швейцары и прочая дворцоваячелядь сюда не захаживают. Слева тянулись огромные, до самого потолка, окна,сквозь которые свободно проникал лунный свет, образовав на полу шеренгубезукоризненных прямоугольников, перемежавшихся со столь же геометрическиточными полосами темноты. Справа стены в нижней своей части были обшиты искусноотделанными деревянными панелями, а в верхней украшены картинами, рельефами истатуями. Лестница впереди – широкая, с вычурными перилами – уходила куда-товверх, а вправо и влево сворачивали коридоры. Над головой нависали огромныезатейливые люстры выше человеческого роста, но свечи в них не горели ивысоченный потолок лишь смутно угадывался – кажется, он тоже был изукрашенвыпуклыми узорами.

– Оставайтесь здесь, Арамис, – тихонько приказалагерцогиня, в полумраке сжав руку д’Артаньяна. – Я отведу гостя и скоровернусь…

И все четверо свернули в правый коридор, стараясь ступатькак можно тише. Д’Артаньян остался совершенно один посреди безмолвия,мертвенно-бледного лунного света и нарезанных на ломти, как пирог у аккуратнойхозяйки, полос темноты.

Царила совершеннейшая тишина, и гасконец при всей своейотваге ощутил себя заблудившимся ребенком – огромный древний дворец, в чьемнеобозримом чреве д’Артаньян так неожиданно оказался, подавлял и пугал вточности так, как действуют на непривычного человека дремучие леса Гаскони.Леса эти как раз были для д’Артаньяна знакомы, словно отцовский замок, исхоженывдоль и поперек на многие лье в светлое и темное время суток – но здесь ончувствовал себя крохотным, заблудившимся, потерянным…

Чем дольше он ждал, тем тревожнее становилось на душе. Емустало представляться, что неведомая интрига раскрыта, что сюда сейчас ворвутся,лязгая оружием, облитые трепещущим светом факелов многочисленные стражники, вгрудь ему упрутся острия алебард, и кто-то, облеченный нешуточной властью,потребует ответа… А что мог объяснить кадет рейтаров? Чем оправдаться? Тем,что, воспользовавшись посланным другому приглашением, проник к легкомысленнойдаме… и дальше? Ну, предположим, с его светлостью послом Англии, представляющимособу короля Карла Первого, и супругой герцога де Шеврез (по иронии судьбынаходившегося сейчас в Лондоне в качестве французского посла) обращаться будутс некоторой почтительностью, но что касается малых мира сего, вроде тогоангличанина, Констанции Бонасье и бедного беарнского дворянчика…

Потом его охватили тревоги и страхи другого рода – уже некасавшиеся нашего, материального мира и оттого, пожалуй, еще более жуткие.Подобно многим провинциалам, вместо образования пробавлявшимся россказнямидеревенских краснобаев, легендами и страшными сказками, д’Артаньян, признаемся,был суеверен (впрочем, в ту эпоху это касалось и людей не в пример болееобразованных). Глядя на мертвенно-белые лица статуй с пустыми слепымиглазницами, он поневоле вспомнил беарнские предания о древних истуканах,которые в особые ночи (например, в полнолуние, как сейчас) начинают ходить,перемещаться, охотиться за припозднившимися путниками… Что, если вон тотверзила, задрапированный в беломраморный плащ, с чем-то вроде пучка молний вруке, сейчас медленно-медленно повернет к нему свою трупную рожу, уставитсябельмами, сойдет с невысокого пьедестала, неожиданно быстро метнется…