Подобно тому, как тяготение, свет, теплота и другие виды физического движения носят всеобщий характер, а Вселенная «во всей своей беспредельности» управляется одними и теми же законами, психическая жизнь человека, а следовательно, и его нравственность уходят своими корнями в «общие законы всего Космоса». Бекетов отталкивается от известного «золотого правила» нравственности, гласящего: «Поступай со всеми так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». По его мнению, в этом случае поступки человека ведут к полному уравниванию его наслаждений с наслаждениями ближнего и естественным путем приводят к утверждению принципа справедливости. Тем самым выявляется первое и главное звено в цепи, благодаря которому можно вытянуть всю цепь. «Справедливость есть равенство в приложении к жизни всех и каждого. Равенство (=) — вот кратчайший символ, выражающий и высший принцип высшей человеческой нравственности. Но математическое равенство мыслимо только в отвлечении; в природе же, во Вселенной оно выражается равновесием, и именно подвижным равновесием… На равновесии зиждется Вселенная, весь необъятный Космос; в нем заключается самое общее проявление мировой силы, заправляющей как необозримыми звездными системами, так и малейшим атомом на Земле».

Равновесие в природе стремится к естественной гармонии: формы бытия меняются, но целое сохраняется во всей своей гармонии. То же происходит и в человеческом обществе, но здесь этому универсальному принципу придается дополнительная активность, присущая всему живому. Наука же оказывается сильнее всяких церковных проповедей, так как она, открывая законы Вселенной, позволяет приложить эти законы к «духовному быту» человека и тем самым способна превратить его в действительно нравственное существо. Вся же цепочка онтологических категорий, обусловливающих нравственность, такова: Справедливость — Равенство — Равновесие — Гармония. Именно в такой последовательности проявляется их объективная необходимость как «вселенская законность». «В душе человека, в его совести отражается космическая законность жаждою к установлению гармонии, не только в целом, но и во всех частностях бытия, и прежде всего — в человечестве».

Знал ли Циолковский о статье Бекетова (она была напечатана в 1891 году в журнале «Вопросы философии и психологии»)? В Калуге этот журнал выписывали и читали. В традициях же провинциальной интеллигенции считалось за правило — обмениваться впечатлениями о прочитанном, и любая информация распространялась по принципу цепной реакции. Так что, вполне возможно, Циолковский имел представление о статье Бекетова. Косвенно Константин Эдуардович мог войти в круг космоэтических идей и через Н. Ф. Федорова, с которым общался в Москве, или же через его труды, с коими познакомился уже после смерти своего великого наставника. Ибо Федоров осмысливал примерно тот же круг вопросов, что и петербургский ботаник. «Ненавистную разделенность мира» и слепую силу Вселенной, по Федорову, может преодолеть только коллективный разум, братское единение всех людей и, в особенности, — ученых.

Преодолеть интеллектуальный хаос можно лишь при помощи науки и воспитания. Федоров считал главной задачей просвещёния формирование планетарного и космического чувства сопричастности ко всем явлениям мироздания с целью подготовки к «космической жизни». С этим же был связан и глубокий патриотизм Федорова, призванный поддерживать общение каждого с родиною и приготовлять к изучению ее, как части Вселенной.

Диалектичность космизма Федорова выразилась в истолковании единства противоположных процессов, происходящих во Вселенной. С одной стороны, он понимает природу как совокупность «падающих миров» (звезд, планет, комет, метеоритов), «медленность падения коих принимается за устойчивость» (миропадение, таким образом, принимается за миродержание, мироразрушение — за мироздание). Процесс миропадения связан со смертью, с умиранием, расходом силы. Этому противостоит противоположный процесс, космизированный в человеке (как микрокосме). Именно с человека и вместе с человеком начинается востание [с одним «с» — так хотел Федоров. — В. Д.](воскресение) как противодействие разрушению и распаду. Подтверждение тому — «выпрямление», прямохождение человека, отрыв его от земли и животного царства.

Говоря современным языком, если процессы, происходящие в макрокосме — энтропийны, то процессы, происходящие в микрокосме, — антиэнтропийны. Таким образом, Федоров трактовал понятие «востание — Воскресение — вознесение» многопланово, но прежде всего как вознесение человека в Космос. Причем процесс этот начинается не с конечной точки отсчета — не со смерти, а с самого момента рождения и идет как бы навстречу процессам угасания, происходящим в Космосе. Более того, истинная конечная цель востания-воскрешения — не обретение индивидуального бессмертия, а оживление и одухотворение самого Космоса, противодействие его затуханию и разложению, оплодотворение его бессмертием с помощью семени жизни. По существу микрокосм — жизненная и оживляющая потенция макрокосма, без которой он неизбежно умрет. Но этого никогда не произойдет, так как макрокосм не существует изолированно, без своей жизнеобеспечивающей ипостаси — микрокосма.

Федоров продумывал и вопрос о средствах будущей транспортировки людей — как живых, так и умерших — в космическом пространстве: он называл их аэронавтическими и эфиронавтическими средствами. (Как видим, понятия «аэронавтика» и «аэронавт» родились давным-давно где-то в самом центре Москвы — либо в одной из публичных библиотек, либо в каморке на Остоженке.) Центральный принцип федоровского космизма — единство космологии и антропологии: человек должен стать хозяином Космоса, он призван не просто управлять всей безграничной Вселенной, но и спасти её через одухотворение «всех громадных небесных миров» и всемирной силы тяготения. Идея оразумления Космоса путем частичного подчинения его человеческому интеллекту и воле в конечном счете может служить опорой гуманистической космоэтики. Логическое завершение данная линия в развитии философии русского космизма и получила в этике К. Э. Циолковского, который возводил разумный эгоизм в космический принцип, распространяя его даже на отдельные атомы и в лучших традициях эвдемонизма сводя к стремлению всего живого к счастью. По Циолковскому, этика Космоса состоит в том, чтобы нигде и никогда не было никаких страданий — ни для человека, ни для любых других разумных существ, ни для животных.

Преодоление страданий — вот главная цель калужского мыслителя. Он сам хлебнул их уже с лихвой и знал, что впереди предстоят ещё большие испытания. Считал, однако, что любые невзгоды преодолимы, а в будущей жизни их вообще не должно быть. Тем не менее счастья без страданий не бывает — так считали мудрецы всех времен и народов. Знал ли он простую формулу Александра Блока: «Радость, страданье — одно». Если и не знал, то наверняка интуитивно чувствовал. Ибо уже давным-давно, ещё в античную эпоху, был сформулирован девиз непреклонных борцов за истину: Per aspera ad astral — Через тернии — к звездам!

* * *

Принцип разумного эгоизма Циолковский усвоил ещё в юности при осмыслении трудов Д. И. Писарева и Н. Г. Чернышевского. Он никогда не скрывал этого — напротив, всячески старался подчеркнуть и обострить его звучание. Это видно хотя бы из названия написанной в 1928 году и опубликованной в виде отдельной брошюры одной из программных работ на тему космической этики — «Любовь к самому себе, или Истинное себялюбие». Здесь четко сформулирован взгляд ученого на данную проблему: