* * *

Завтра отплываем. Курс — на сушу. Всё равно какую. Эти записки я запечатаю в бутылку и брошу в…

Рассказ следователя районной прокуратуры

Я тогда месяца два как пришёл после института на работу. Дали мне дело. Ну, какое дело — ничего серьёзного. Ни мокрухи, ни мафии международной. Какие-то дачники у нас в кооперативе повздорили. Один у другого курей потравил за то, что они в его огороде поклевали то ли чеснок, то ли петрушку — чёрт их разберёт. А тот, у которого поклевали, собирался этот будущий урожай продать и выручить, само собой, несметные сокровища. Тот, у которого потравили курей, тоже собирался на продаже яиц подняться так, что Фаберже отдыхает. Ну и собрались они сначала между собой выяснить отношения полюбовно — то есть с матом и мордобоем. Люди они пожилые, пенсионеры. С мордобоем ничего толком не получилось. Так, похватали друг друга за грудки, а потом каждый схватился за сердце. Даже и синяков никаких не было. А вот наговорили на целый роман с прологом и эпилогом. Люди интеллигентные — в прошлом оба инженеры-конструкторы. В исковом заявлении одних многоточий на страницу наберётся. И эту всю словесную вакханалию слышала почтальонша, которая как раз проходила мимо. То есть она сначала-то проходила, но как услышала все эти слова, так и замерла у забора. Вот она и была у меня свидетелем по делу. Вызвал я её, поспрашивал и отпустил. Толку от её показаний никакого. Мне, понимаешь, подробности оскорблений нужны, поскольку истец требует компенсацию морального ущерба, а она краснеет и хихикает. Я, между прочим, не шучу про компенсацию. Теперь все культурные. Сам пошлёт на… — так и не моргнёт, а как его в… — так сразу в прокуратуру. Ну, да это всё подробности, которые имеют отношение к делу, а не к рассказу.

Через неделю после того допроса свидетельницы вызывает меня заместитель районного прокурора к себе в кабинет и ледяным голосом зачитывает жалобу этой самой почтальонши на меня. И в этой жалобе написано, что я показания у неё выбивал буквально физически. Чуть ли не пытал. А когда она, как гордый «Варяг», не сдалась и ни слова не вымолвила, то изнасиловал её в грубой и извращённой форме. И далее на двух страницах мелким почерком подробное описание, я извиняюсь, всего этого процесса. Зачитал мне начальник эту бумагу и смотрит на меня пристально. Дело, говорит, Василий, серьёзное. По такому делу надо служебное расследование проводить. У меня тут всё в глазах потемнело. Как не заплакал от обиды — сам не знаю. И в голове всё это никак не укладывается. Да что в голове — во всём теле уложиться не может. Сижу — губы и руки трясутся. Я эту… грымзу и пальцем не тронул, а она… А зампрокурора сидит ухмыляется. Что же это, думаю, может, подставил меня кто? Господи, да за что ж меня подставлять-то?! Я только два месяца как… И тут протягивает он мне эту бумагу со словами — ладно, Вася, не будет никакого расследования. Наплюй и забудь. Ты всю бумагу не читай, ты только подпись прочти и иди работай как работал. Беру я бумагу — буквы прыгают перед глазами точно акробаты на батуте. Читаю подпись и не пойму — подпись как подпись: «Курьянова Зоя Алексеевна». Что за подвох-то?! И тут я читаю дальше. А дальше, как раз под фамилией, собственной рукой почтальонши приписано: «член высшего галактического совета». Смотрю я на начальника — а он от беззвучного смеха аж багровый стал. Платком слёзы утирает. Ну, и я свои тоже утёр.

Потом от члена высшего галактического совета мы получали ещё много заявлений. Выяснилось, что председатель этого совета — наш президент и под высокую руку совета взят весь русский народ, включая почтальоншу. А прокуратура как раз и не взята, поэтому, понятное дело, совету противодействует. И совет вынужден из подполья носа не показывать. Но подписывалась Зоя Алексеевна всегда членом высшего галактического совета. Только уж сокращённо — «чвгс». Оно и понятно — бумага у неё не казённая, а своя. Вот так… А надо мной сослуживцы ещё неделю смеялись.

Но это ещё не конец истории. Месяц спустя заходит ко мне на приём молодой человек. Одет прилично, галстук на нём, с портфельчиком. Достаёт из портфельчика бумагу и, не давая её мне в руки, спрашивает — к кому бы он мог обратиться с жалобой на сотрудников ФСБ. Дело в том, что они его что ни день облучают из лазера. Причём не из какого-нибудь мирного, а совершенно боевого. Ага, думаю, ещё один член высшего галактического совета вышел из сумрака. И немедленно направляю его на второй этаж, к нашему заместителю прокурора. Дескать, он у нас ответственный за применение боевых лазеров сотрудниками ФСБ, а также других инопланетных организаций. И вообще — джедай с чёрным поясом по космическому троеборью. Молодой человек благодарит и уходит. А ровно через пять минут на втором этаже раздаётся страшный грохот и крик начальника. Что сказать… таких космических выражений я не слышал ни до, ни после[15].

* * *

Вчера видел в телевизоре прекрасную Татьяну Доронину Что-то она там такое говорила своим волшебным голосом. Её когда слушаешь, то кроме голоса ничего и не услыхать. Она им как скажет, как обнимет, как прижмёт, как всё слипнется… И отчего-то представилось мне, как Татьяна Васильевна этим же самым голосом говорит какому-нибудь помрежу:

— Принесите-ка, голубчик мой, иголочек. Ну… тех, которые под ногти. Штучки три… нет, четыре, нам хватит, чтобы поговорить о вчерашнем спектакле.

Она поворачивается к актёру, висящему на дыбе, и, лучезарно улыбаясь кровавыми губами, спрашивает:

— Любишь ли ты театр, как люблю его я? Любишь?!

Небритое, измождённое лицо актёра искажает судорога.

Он силится что-то сказать, но язык ему не повинуется.

— Молчиш-ш-шь… Не любиш-ш-ш-шь…

Татьяна Васильевна неслышно вздыхает, минуту или две теребит конец верёвки, за которую привязан актёр, потом вздыхает ещё раз, устало машет рукой окаменевшему в углу кабинета рабочему сцены, и тот начинает понемногу тянуть верёвку на себя, выворачивая актёру руки. Помреж с иголками всё не идет…

* * *

Птицы и лётчики — героические ребята. Я бы так не смог. Нет, летать-то я не боюсь. Но как заставить себя вернуться на землю? С птицами всё понятно — они на землю за червяками и другим хлебом насущным возвращаются. И ещё яйца высиживать. А лётчики? у них обеды в самолёте в пластмассовых коробочках, у них стюардессы с шёлковыми шарфиками, у них яйца… Что их тянет к земле?!

* * *

В Суздале, на улице Ленина, стоит Ризоположенский женский монастырь. То есть, конечно, наоборот. Сначала был монастырь, а потом к нему, шипя, подползла улица Ленина. А внутри монастырских стен есть крошечная улочка под названием Коммунальный Городок. На этой улочке, кроме трёх полуразвалившихся домиков, находится гостиница «Ризоположенская». В гостинице есть кафе, а в этом самом кафе стоит такой густой запах кислых щей, что рюмка с водкой, поднесённая ко рту перед обедом, так в воздухе и повисает. Сколько её ни выпивай.