Каменщик умел изменить течение подземной реки и повернуть рудную жилу. Столкновение характеров давалось ему куда тяжелей.

— Вот вечно ты, Ловец, такой, — обиделся он. — Явишься и весь кайф обломаешь… И на что я сюда вылез? Ну ладно, я ведь уже согласился, да? Только ты мне вот что сделай. Чтобы ты знал, я всегда хотел, как ты — полетать. Это в камне я куда угодно, а по воздуху — не могу. Ты же можешь меня поднять, а? Я бы сверху на всё это посмотрел… — Каменщик мечтательно закатил глаза.

Ловец медленно кивнул. Он устал до предела, но другого выхода не было.

— Хорошо, — сказал он. — Я попробую.

Толстая Федора в длинном сарафане сидела под скальным козырьком и, деловито нацепив на нос очки, читала письмо.

В бухте, худо-бедно прикрытой от ветра, Альберт и американский яхтсмен безнадёжно пытались натянуть тент и развести костёр.

От берега к скалам упрямо, оскальзываясь на водорослевых наростах, ковыляла Эдит.

Норвежка Тельма, присев на корточки под сосной, потрясённо наблюдала, как, окружённые странными, почти призрачными существами, беседовали на освещённой синими и багровыми сполохами скале двое. Тоненькая слепая девочка и рослый худой юноша с залитой кровью щекой. Девочка то и дело касалась руками его лица.

— Что с тобой случилось?

— Ударился, когда падал. Каменщик такой тяжёлый… Знаешь, оказывается, он прекрасно плавает. Я испугался, что он сразу утонет, как камень. А он вылез и…

— Ты мне зубы не заговаривай.

— Я не заговариваю, Дезире. Каменщик вроде согласился дать задний ход, но я не уверен, что он снова не увлечётся. Вы можете объединить все силы и попробовать успокоить землю?

— Попробовать можем, но у меня есть условие, Ловец. Ты дашь обещание?

— Какое, Дезире?

— Мы уйдём, и нас оставят в покое. Насовсем. Понимаешь?

— Понимаю. Но я-то как могу это обещать?

— Ты можешь.

— Ты угадываешь мои желания, Дезире? И можешь их исполнить?

— Ты исполнишь их сам.

— Хорошо. Я обещаю.

— Я услышала тебя. Если обещание будет нарушено, всё повторится и тогда… обратного хода уже не будет. Это ты тоже должен понимать.

— Я услышал.

— Ты… ты не сможешь уйти… Юноша улыбнулся:

— Только на время. Потом я вернусь. Ты же знаешь, что крылья у меня только здесь…

— Я… Хорошо, что ты не умеешь угадывать желания, Ловец!

— Ты уверена в этом? — улыбнулся Ловец. Дезире быстрыми пальцами нащупала его улыбку и всхлипнула.

— Фройляйн Алла!

Она даже не сразу узнала Гюнтера, выскочившего навстречу. Усомнилась, что это он. Сняла залитые дождём очки и снова надела.

— Фройляйн Алла, — повторил юный немец, который, как ей казалось, должен был бы едва мазнуть по ней взглядом. — Как я рад, что вы здесь, с нами!

Рядом медлительно ворочалась тяжёлая военная техника, было такое ощущение, что все уезжали куда-то окончательно и насовсем. Зато не было ощущения неуверенности или бегства. В перемещениях неторопливых машин безошибочно угадывалась обретённая цель, которой они с чугунным упорством собирались достигнуть.

Гюнтер хотел сказать что-то ещё, но Алла перебила.

— Их бин юдэ, — выговорила она на немецком, которого вообще-то не знала. Выговорилось само, просто оттого, что эта фраза должна была прозвучать непременно по-немецки. Ну, по крайней мере так ей казалось.

— I know, — отмахнулся Гюнтер и вывалил на апокрифической смеси языков: — Это не важно. Важно то, что вы есть фройляйн Алла, вы самая умная, самая добрая и красивая. Вы будете приехать к нам в гости? Герр Золлингер видел, как мы беседовали, он сказал… они с old Russian general… — продолжал он прерывистым голосом, не особенно связно, но с упорством, достойным техники, уползавшей в темноту у него за спиной. — Мы живём близ Гамбурга. У нас очень зелено, красиво и тихо. Гамбург — большой город. Очень старинный. У меня есть сестра Анна. Я вас познакомлю. Мы покажем вам прекрасную Дойчланд… Мы будем вместе помнить…

Он всё не выпускал её руку, и в свете фар Алла вдруг рассмотрела, что лицо Гюнтера было мокрым не только от дождя. Она взяла его за плечо и почувствовала себя очень взрослой, очень мудрой, всё понимающей.

Совсем рядом с ними, над маленьким ручьём, дрожал в воздухе плотный клок тумана. Он имел смутно человекообразную форму, и ветер почему-то всё не мог развеять его.

— Штефан! Как ты там? Штефан?..

Высокий сутулый старик ведёт руками по стене, пробираясь каменным коридором. Тёплый камуфляжный комбинезон придаёт ширины костлявым плечам. Свет налобного фонарика скользит по неровному рубленому камню, и старик узнаёт прожилки гранита. Правда, когда он их видел последний раз, они проносились перед его лицом в обратном порядке. И куда быстрее теперешнего.

— Да что мне сделается, — доносится сверху. — Стою себе…

Степан Ильич и правда стоит, запустив обе руки в отверстия по сторонам узкой двери. Он крепко держит два стержня. Стержни порываются вращаться, он им не даёт. Вход уже перекрыло, да так, что без взрыва, пожалуй, будет и не пробиться. Это сработала первая из ловушек. У Степана Ильича на руках очень толковые перчатки, но рано или поздно стержни начнут проворачиваться. От этого зависит, сколько времени он сумеет дать Фридриху.

— Эй, Фридрих! — весело кричит он в темноту. — Вернёшься, расскажешь, что там за незадача!

У генерала тоже горит надо лбом синеватая светодиодная звёздочка. Не то чтобы он мог высмотреть что-то полезное, просто с ней веселее. Резинку хочется передвинуть, кожа под ней зудит, но Степан Ильич не рискует пошевелиться.

— Расскажу, — с порядочной задержкой долетает из коридорного мрака. — Когда есть вернусь!

Странно, коридор должен быть прямым как стрела, но фонарик Фридриха довольно быстро исчез. Надо будет потом расспросить его, когда…

Ну да. Когда.

Степан Ильич не любил читать о войне, потому что рано или поздно всегда напарывался на враньё. Одним из немногих исключений была книга, которую забыл у него внук Вениамин, наверное, брал с собой для детей, чтобы по дороге ввести их в курс дела.

Она очень здорово соответствовала своему названию, а название было — «Я догоню вас на небесах».

В девяносто лет на адреналине далеко не упрыгаешь. Одолевая тоннель, старый немец не меньше десяти раз приходил к выводу, что совершенно точно умрёт прямо здесь и сейчас и всё для него, таким образом, счастливо завершится. Но сердце всякий раз точно спохватывалось, оживало и решало постучать ещё. И он продвигался вперёд.

За десятилетия здесь, кажется, даже новой пыли не появилось, да и откуда бы. Если как следует присмотреться, наверное, можно даже различить на полу следы. Его собственные, Ойгена, Ганса…