Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А затем мы садимся в закрытую кабинку колеса обозрения и поднимаемся над городом, безотрывно смотря друг другу в глаза. Наедине.
— Почему ты не пришла ко мне в больницу, Истома? Почему не позвонила? Хотя бы раз… скажи…, — удивляя самого себя, выплеснул я на неё всё своё отчаяние. А затем ментально разложился на атомы, ожидая её ответа…
Ярослав
А Вероника и не торопилась отвечать мне. Она вздохнула так тяжело, как человек, прошедший длинные и мучительные десятки километров в железных ботинках, стерев ноги в кровь. Затем и вовсе отвела взгляд и устремила его куда-то вдаль, чуть покусывая пухлую нижнюю губу. И только спустя минуту раздумий всё-таки ответила вопросом на вопрос.
— С чего ты взял, что я этого не делала?
Я тут же осёкся и мотнул головой, не совсем понимая, что именно она имеет ввиду. А спустя всего пару секунд пазл в моей голове неожиданно сложился, с треском и металлическим лязганьем.
— Тогда почему…? — развёл я руками и осёкся, не зная, как выразить свою мысль. В моей черепной коробке, помимо её правды, всё смешалось в кучу, и теперь я бесконечно дрейфовал на своих разрозненных мыслях.
— Я всего лишь человек, Ярослав, — как-то грустно усмехнулась Вероника и мазнула по мне взглядом, полным бесконечной и застарелой тоски.
Одна фраза, а мне стыдно стало до ужаса. За прошлое и за настоящее. За то, что посмел спрашивать там, где нужно было оправдываться самому.
— Я испугалась. Не хотелось снова получить пинок под зад, знаешь ли. А тут твой дед вновь попался на глаза, вспарывая старые, давно, казалось бы, затянувшиеся раны. И со стороны я, как и тогда, стала выглядеть продажной грязной девкой, которая втянула респектабельного чистенького Ярослава в свою недостойную жизнь. Много ли мне было нужно, чтобы вспомнить то, что в принципе не забывается?
— Прости меня, — задохнулся я и в тысячный раз ментально сожрал себя за то, что сделал с ней тогда.
— Я не хочу тебя прощать.
Пять слов, сказанных безапелляционным тоном — а у меня сердце остановилось. Горло забил прогорклый ком отчаяния и дикого страха, что всё — это тупик. Та точка невозврата, на которой мы пожмём друг другу руки, с грустью и печалью перевернём страницу, а дальше разойдёмся как в море корабли. Навсегда.
— Ника…
— Простить — это значит понять твои мотивы, Ярослав. То, чем ты руководствовался, когда топил мою гордость в унитазе. Смириться с тем, что это норма. А я не хочу делать ничего из перечисленного, понимаешь? Потому что тот твой поступок, он за гранью человечности.
— Это приговор?
— Это повод задуматься, правильную ли дорогу ты выбрал.
— Чёрт, Ника, я и так понял, что нет. Я пытаюсь выплыть из этого дерьма, но у меня ничего не получается.
— Ах вот как…, — её голос сорвался в надрывный, сиплый шёпот.
— Я решил, что действительно не нужен тебе. Вот такой, со всеми прошлыми косяками, — я подаюсь ближе, но согреть её дрожащие пальцы в своих ладонях не решаюсь. Боюсь сорваться. Опасаюсь, что выдержка даст трещину и рассыпется пеплом на ветру, обнажая все мои животные, абсолютно ненасытные порывы.
— Ничего себе косяк, Ярослав! — ощетинилась вдруг Истома. — Тогда ты врал мне!
— Я не врал!
— Говорил «люблю», а сам ничего не чувствовал!
— Это не так!
— Тогда ты ещё хуже, чем я думала, Басов, потому что по живому резать любимого человека может лишь настоящее чудовище!
По её щекам потекли слёзы. А я смотрел на неё и не знал, что сказать в своё оправдание. Потому что она была права, чёрт возьми. И я это понимал, просто правду слышать всегда тяжело.
А потому пора было признать истинное и, увы, неприглядное положение дел.
— Я был слеп. Эгоистичен. И самонадеян. Я искренне верил в то, что просто залип. Сильно. По самые гланды. Но вот это осознание неизбежного тогда ещё не пришло. Я думал, что всё переживу. Как-то соскочу играючи с этой эмоциональной иглы, на которую ты меня подсадила. Раз и всё — жизнь отмотаю назад и снова вернусь на то место, где мне никто не был нужен для счастья. А Стеф и те сообщения — всего лишь трусливая попытка сжечь все мосты, чтобы потом самому же к тебе не приползти на пузе, подыхая от тоски. Я ведь всё знал тогда, понимал где-то на подсознании, что давно и плотно на крючке. Но рвался на мнимую свободу, которая на хрен мне никуда не упиралась, Истома.
Замолчал. Наклонил голову, пряча потерянный, совершенно опустошённый взгляд и сам над своей шеей занёс топор. Ведь это же покаяние, да?
— Спустя пару месяцев ада до меня наконец-то всё дошло.
— И что же?
— Что я сам просрал будущее с любимой девушкой. С той единственной, что была необходима, кажется, больше, чем воздух. С тобой, Ника.
— Яр…
— Я облажался тогда. Да, знаю. Но сейчас я вот, перед тобой. Перекроенный. Разбитый и склеенный заново. Такой, какой надо.
Грудь скручивает отравленная смертельным ядом колючая проволока, но добиваю я себя уже сам.
— Я люблю тебя, Ника.
Ну же, давай! Гони меня в шею! Я это заслужил…
— Люблю, слышишь?
— Да…, — её голос срывается в надсадный шёпот.
— Не хочешь прощать — не прощай. Тот Ярослав этого не заслужил. Но вот этот, — и я всё-таки решил коснуться кончиком пальцев её костяшек, — он другой, он изменился. Посмотри, Ника…
— Но твой дед…
— Что? — нахмурился я, собираясь придушить старика голыми руками, если этот старый хрыч вновь обидел самую лучшую девушку на всей планете.
— Он подослал ко мне какого-то мужика, который настоятельно просил меня принять от твоего родственника квартиру в центре города.
— Я убью его! — возмущённо зарычал я.
— Это то, что я думаю, Яр?
— Это извинения.
— Что?
— Я просил его извиниться перед тобой за прошлое и обеспечить жильём, чтобы ты не осталась на улице, ведь твоя мать…
— Нет у меня матери, Яр, — жёстко отчеканила Вероника и отвернулась, быстро стирая с уголков глаз солёные капли.
— Зато у тебя есть я…
— Ты улетел! — склонила она голову набок и поджала губы, а я видел, как дрожит её подбородок и внутренне скорчился, осознавая, насколько в данный момент ей плохо.
— Чтобы больше не раздражать своим нежелательным мельканием у тебя перед глазами.
— А почему вернулся?
— Залипал на твои фотки, скуля от тоски. А потом нечаянно набрал твой номер.
