Смешнее всего было то, что Малахов, к которому в конце концов Глеб вынужденно обратился за помощью, выдал ему те же адреса. Это был мощный удар, и, продираясь через заросли малины и ежевики над речным обрывом, Слепой благодарил небо за то, что оно послало ему Активиста.

Впрочем, этот дар небес тоже казался ему довольно сомнительным. Медленно приходящий в упадок дачный поселок, принадлежавший элите брежневских времен, мало походил на место, часто посещаемое ворами в законе. Тем не менее он был единственной зацепкой, и Глеб не стал высказывать претензий даже тогда, когда в зарослях молодого ельника они вдруг напоролись на забор из ржавой колючей проволоки, уходивший на два метра в реку.

Налетев на неожиданную преграду. Активист тихо выругался и остановился, не зная, что предпринять.

– Зараза лысая, – процедил он сквозь зубы. – Это его участок. Вон он, тот бережок, с которого меня в водичку скатывали. Что же теперь, обратно в воду лезть?

Слепой с сомнением покосился в сторону реки и зябко передернул плечами.

– Бр-р-р, – сказал он. – Холодная, наверное.

– Так ведь ноябрь на дворе, – со вздохом сказал Активист.

Глеб молча снял куртку и бросил ее поверх забора.

– Армия – школа жизни, – сказал он.

– Которую лучше закончить заочно, – подхватил цитату Активист и полез на забор.

Они все-таки изрядно оборвались и исцарапались, а куртка, когда Глебу удалось наконец сдернуть ее с забора, выглядела так, словно по ней стреляли утиной дробью. Они не стали обмениваться замечаниями по этому поводу, поскольку теперь находились на вражеской территории.

Глеб шел впереди, держа в руке пистолет и испытывая странное чувство. Это было что-то до боли знакомое, но основательно забытое, и, проанализировав свои ощущения, Слепой понял, в чем дело: он шел в бой не один. Конечно, теперь за его спиной была не рота и даже не взвод, но, когда речь идет о человеческих жизнях, зависящих от принятого тобой решения, количество не имеет значения.

Незаметно для себя он подстроился под эту новую реальность и принял на совесть груз ответственности за человека, о котором почти ничего не знал, – ничего, кроме того, что они вместе идут в бой.

Они миновали столь памятный Активисту бережок и углубились в лес. Теперь участок показался Виктору гораздо меньше, чем в бытность первого визита. По лесу они шли никак не более двух минут, и вскоре впереди замаячил красный черепичный козырек над печью для барбекю и серая от непогоды стена дровяного навеса. Поискав глазами, Активист заметил грязно-белый бетонный оголовок погреба.

На подъездной дорожке не было ни одной машины, ворота казались запертыми наглухо. Участок безлюден и пуст, лишь ветер шумел в кронах сосен да постукивал голыми сучьями берез и осин.

– Нету, – разочарованно сказал Виктор. – Вот твари!

– А ты что думал, – спросил Глеб, – Кудрявый так и будет сидеть на бережку, дожидаясь нас с тобой? Подо" ждем, покурим – глядишь, кто-нибудь и приедет.

Он не верил собственным словам и видел, что Активист это отлично понимает. Следы были заметены чисто, и оставалось разве что вернуться в свою разгромленную конспиративную квартиру, сесть на изрешеченный автоматными пулями диван и с пистолетом в руке ждать, когда Сивый явится сводить счеты, глядя в выщербленную картечью стену.

– Ладно, – со вздохом сказал он, – номер, похоже, не прошел. Давай хотя бы осмотримся.

Активист пожал плечами и побрел по участку, держа в опущенной руке никелированный парабеллум Сивого.

Глеб заглянул под навес, похлопал рукой по поленнице, зачем-то покопался в печи, по локоть перепачкавшись золой, и, наконец, спрыгнул в приямок перед дверью погреба.

– Что там, как ты думаешь? – спросил он.

– Золото, бриллианты и склад ядерного оружия, – равнодушно откликнулся Виктор.

– Понятно, – сказал Глеб и зачем-то подергал ржавый амбарный замок, выглядевший так, словно в последний раз им пользовались еще при Хрущеве. – Слушай, а ты не помнишь: когда тебя сюда привозили, дрова под навесом лежали?

– Дрова? Ну, знаешь… До дров ли мне было? Впрочем, кажется, да, лежали. Да что ты спрашиваешь, и так ведь видно, что торцы поленьев серые. Они тут уже не меньше года лежат, а может быть, и больше.

– Больше, – сказал Слепой, внимательно изучая свою ладонь. – Наверняка больше.

– Что у тебя с рукой? – спросил Виктор. – Оцарапал?

– Да нет, – сказал Глеб, – испачкал.

– Эка невидаль!

– Испачкал низкотемпературной смазкой, – уточнил Глеб. – Знаешь, которой замки смазывают, чтобы зимой не замерзали. Видишь, синенькая?

Он показал Активисту ладонь, и в самом деле выпачканную какой-то густой сине-зеленой дрянью.

– Ну и что? – спросил Активист.

– Смазка свежая. Этот замок совсем недавно открывали и смазывали. По ночам уже капитально примораживает, а греть замок горящей газетой – дело нудное. Так говоришь, золото и бриллианты?

Он вынул из кармана связку отмычек, позвенел ею, выбирая подходящую, и без особенных усилий отпер замок.

– Отлично, – уныло прокомментировал это событие Активист. – Теперь мы будем специализироваться по банкам.., с помидорами и огурцами.

Слепой открыл дверь и долго смотрел в темноту погреба.

– Иди сюда, – позвал он. – Полюбуйся на свое золото и бриллианты. А также на помидоры и огурцы.

Виктор пожал плечами и подошел поближе. В погребе не было ничего особенного. Наваленные неаккуратной перепутанной грудой, здесь лежали все те же дрова.

– Ну? – спросил он.

– Что «ну»? – удивился Слепой. – Ты что, не видишь?

– Да что я должен видеть? Ну дрова. Кудрявый, наверное, в детстве сильно мерз, вот и помешался на дровах.

Зигмунд Фрейд. Наука, елы-палы.

– Может быть, и так, – медленно сказал Слепой. – Интересно только, почему у этих поленьев такие же серые торцы, как и у тех, что лежат под навесом?

– Да хрен его знает почему, – легкомысленно ответил Активист и вдруг застыл с открытым ртом.

– Ага, – сказал Глеб, – проняло?

Виктор первым добежал до навеса и рванул на себя первое попавшееся полено. Оно выскочило неожиданно легко, поленница слегка просела с коротким сухим шорохом, но на месте полена осталась дыра, в которую можно было просунуть руку. В дыре было черным-черно, словно она выходила в открытый космос. Активист запустил туда руку. Рука вошла только по локоть и уперлась во что-то твердое и скользкое, очень знакомое на ощупь.

– Пленка, – сказал он. – Черная пленка. Черт меня подери! А под пленкой, похоже, картон.