– И как вы, позвольте спросить, намерены это сделать, сэр? Наш тираж растет с каждым днем.

Лицо Мак-Артура побагровело. Он залпом выпил свой бренди и вытер губы рукавом рубашки.

– Вы скоро это узнаете, молодой смутьян. – Откусив кончик сигары, Мак-Артур выплюнул его к ногам Уэнтворта. – Вы прячетесь за этим бессмысленным лозунгом – свобода прессы. Пытаетесь оклеветать честных людей.

– Простите, но подобный вздор даже не заслуживает ответа. Могу только сказать: наш народ не глух и не слеп. А моя газета – не более чем рупор, голос народа.

– Мы скоро заставим замолчать этот голос, – проворчал Мак-Артур.

– Каким образом? – нахмурился Уэнтворт.

Могущественный магнат выпустил дым прямо ему в лицо.

– Губернатор уже представил в совет законопроект, предусматривающий систему лицензирования и введения гербового сбора на каждый экземпляр газеты, издаваемой в Новом Южном Уэльсе.

Удар был весьма и весьма чувствительный, и Уэнтворт заметно переменился в лице. Он стал пепельно-бледным, краешек левого глаза подергивался. Дрожащими пальцами свернув салфетку, он встал из-за стола и поклонился миссис Мак-Артур:

– Извините, мадам. Я должен выйти на свежий воздух. – И, повернувшись, вышел из комнаты, провожаемый недобрым гомоном гостей.

– Какой грубиян! Даром что молоко еще на губах не обсохло.

– А чего от него ждать? Вы же знаете его происхождение. Мать была каторжницей.

– Следовало бы заткнуть ему рот, чтобы не мутил людей.

– Мы это и сделаем, – заверил Мак-Артур.

Зеленые глаза Адди метали огненные искры. Даже не извинившись, она встала из-за стола и, гордо выпрямившись, вышла вслед за Уэнтвортом.

Она догнала его в саду.

– Куда ты идешь, Уильям?

– Кажется, ко дну, – последовал стоический ответ. – Газета не может позволить себе оплачивать лицензию и сборы.

– Тогда следует провалить его законопроект.

– Ха! Слово губернатора – закон. Если он станет ублажать своих хозяев, Мак-Артура и других богатых собственников, всех австралийских нуворишей, противостоять ему будет трудно. Да просто невозможно.

Она остановилась и положила руки ему на плечи:

– Уильям, посмотри на меня. Что ты имел в виду, когда сказал Джону Мак-Артуру, что «Австралиец» – голос народа? Или это просто высокопарная фраза?

– Нет, я убежден, что это именно так! – страстно ответил он. – Моя единственная забота – благополучие австралийского народа.

– Тогда все в порядке. Призови народ защищать свой голос. Собери целую армию, которая отстаивала бы право на свободное слово в свободной стране. – Она начертала несколько завитков в воздухе. – Я уже вижу крупный заголовок в следующем номере твоей газеты.

ДА СВЕРШИТСЯ ВОЛЯ НАРОДНАЯ!

Призываем к сопротивлению всех мужчин, женщин и детей, которые любят и чтут свободу. Губернатор и его совет пытаются заглушить голос «Австралийца», заковав его в цепи цензуры, обложив непомерными поборами, точно так же как Георг Третий пытался подавить голос, дух и волю американских колонистов. Покажем лакеям британской монархии, что австралийцы дорожат свободой не меньше, чем американские колонисты. Завтра у вас будет возможность продемонстрировать свою смелость и решительность. Пусть же ярко пылает пламя свободы!

Уже на следующий день жители Сиднея и Парраматты – читатели «Австралийца», вняв призыву к сопротивлению, стали собираться перед зданием верховного суда, где как раз происходило заседание. За считанные минуты здание было окружено, все прилегающие улицы заполнены горожанами – мужчинами и женщинами. Полиция и конные солдаты, призванные для восстановления порядка, были бессильны обуздать людское море, которое колыхалось наподобие Тихого океана.

Верховный судья Каррингтон, суровый человек с ястребиными чертами лица, смотрел на улицу из окна своего огромного кабинета.

– Вы видите, как оборачивается дело, – сказал Уильям Уэнтворт. – Окончательное решение за вами: прислушаетесь вы к голосу губернатора или к голосу народа.

Сцепив руки за спиной под фалдами черного фрака, Каррингтон расхаживал вдоль своего письменного стола. Походив, останавливался и брал в руки текст законопроекта губернатора Дарлинга, вводящего лицензирование газет и гербовые сборы. Читал и снова клал на зеленое сукно.

В очередной раз взяв документ с подписью и печатью губернатора, он подошел с ним к окну. Какая-то женщина в толпе увидела его и закричала:

– Вот верховный судья, а с ним вместе Уилл Уэнтворт!

– Давайте послушаем, что нам скажет Уилл Уэнтворт, друг народа! – выкрикнул кто-то.

И тысячи глоток слились в одном оглушительном хоре:

– Уэнт-ворт! Уэнт-ворт! Ура, ура, ура – в честь Уилла Уэнтворта!

Судья, в последний раз взглянув на бумагу, с торжественным видом порвал ее пополам и еще раз пополам, после чего удостоил Уэнтворта слабым подобием улыбки:

– Кажется, свободные граждане Австралии высказали свою волю, мистер Уэнтворт.

Уэнтворту с трудом удалось сдержать свои чувства. Он готов был вскочить на стол верховного судьи и лихо сплясать джигу. Однако он довольствовался малым: улыбнулся в ответ, пожал судье руку и проговорил:

– Я благодарю вас от своего имени, от имени всех сотрудников «Австралийца» и всех свободных и независимых граждан нашего молодого народа. Особенно я благодарю вас за то, что вы заложили основу его будущего величия. Никогда больше свобода слова и свобода печати не будут находиться под авторитарным контролем правительства.

А мысленно добавил: «Следует воздать особую благодарность Аделаиде Диринг, чья красота и обаяние сопоставимы лишь с ее отвагой, умом и прозорливостью».

Через пятнадцать лет после того как Крег Мак-Дугал был отправлен в плавучей тюрьме в исправительную колонию в Новом Южном Уэльсе, он вновь ступил на английскую землю в Портсмуте.

На корабле Крег работал помощником боцмана, и теперь в его карманах позвякивали монеты. Не без волнения сел он в поезд, чтобы отыскать в Лондоне двух своих младших сестер. Хотя и сильно сомневался, что они выжили в сиротском приюте, куда их поместили после его ареста. Сразу же по приезде в столицу он взялся за дело. Из приюта сестер определили в разные семьи, где они учились стряпать. Но ему удалось напасть на след только одной, самой младшей, Терезы. Последним местом ее работы была кондитерская лавка в Кенсингтоне.

– Два-три года назад она вышла замуж за портового рабочего и ушла от меня, – сказал ему хозяин. – Иногда я ее встречаю, стало быть, она живет где-то поблизости.

Крег тщательно обыскал четыре ближайших квартала, на пятый день дверь подвальной квартиры ему отворила молодая женщина, лицо которой показалось ему смутно знакомым. На ее облик наложили отпечаток тяжелый труд, непрестанные заботы, видимо, частые роды, но он все же узнал Терезу. Она очень походила на мать и выглядела едва ли не ровесницей ей, хотя этой женщине было не больше двадцати – двадцати одного года, точной даты ее рождения он, к сожалению, не помнил.