где и погреба просели, сделались сырые заваленные головнями провалы. И торчал обгорелый колодезный журавль, возле которого не было никакого колодца — тоже завален. Уцелевшие от огня печи разбили на кирпичи, не догоревшие брёвна растаскали на дрова, не тронутыми остались только горы золы. Ветры, тающий снег, холодные дожди разнесли пепел и уголья по всей округе, земля почернела. Летом густыми купами поднялись сорняки, мрачные заросли которых перемежались бесплодными, покрытыми золой пространствами, но и тут уже пробивалась уродливая колючая сволочь; сюда не забредал скот, и птицы, если нельзя было миновать заклятое место стороной, забирали высоко в небо.

Спустившись со стены, Вешняк и устремился в эту оставленную жизнью пустыню. Никто не гнался за ним, никто не слал вдогонку угрозы, и время было бы посмеяться. Чего стоила только раздутая в потешном гневе рожа подмостного жителя! Вешняк хихикал, но словно по принуждению — растерянно. Припоминая вполне уже подзабытое «больше ничего», он начинал подозревать, что происшествие на стене не обрадует Фёдора и вовсе его не позабавит. Неладно всё-таки получилось... Впрочем, это как ещё посчитать. Куцерь найден. И даже два. А большего от мальчика и требовать совестно.

— Куцерь найден! — повторил Вешняк, чтобы взбодриться. — Куцерь! — воскликнул он, складывая указательный и средний палец наподобие раздвинутого двуперстия, так что получился куцерь — два сошедшие на угол пальца. — На девятом венце! — победно взмахнул он знаменем раздвинутых пальцев, поднял их вверх, выбросил руку в сторону...

— Что-что? — удивился Репей.

Репей был не один, а с ватагой: человек пять мальчишек и две девочки.

Вешняк не испугался. Во-первых, потому что пугаться сегодня ему уже надоело, а во-вторых, потому что уловил по множеству признаков: бить не будут. По крайней мере, не сразу, и не известно ещё, дойдёт ли до этого дело.

Круглые, как две дырочки, глазки Репея опустились, он осмотрел худые сапожонки Вешняка, обозрел замурзанный, в пятнах глины кафтанец, скользнул выше и тут же отправился взглядом вниз, будто хотел сказать: «Ну-ка, ну-ка, изобрази, что ты там на пальцах выделывал». Нижнюю губу своего кусачего ротика Репей втянул, ухмыляясь скорее недоверчиво, чем враждебно. Щека его была помечена копотью, и новый кафтан в лимонных по зелёному полю плодах испачкан золой. Другие мальчишки одеты были в одни рубахи, а перепачканы точно так же. Не убереглись и девочки, их раскрасневшиеся от жары и беготни личики хранили серые потёки.

— Вот кто колдуном будет! — сказал, указывая на Вешняка, самый маленький из мальчишек — замухрышка.

— Во что вы играете? — спросил Вешняк, чтобы отвлечь их от куцеря. И точно: Репей забыл, что его поначалу так впечатлило.

— Мы колдуна будем сжигать в срубе, — сообщил он.

Очевидно, эта не слишком заманчивая участь ожидала того ушастого замухрышку с облезлым, в пятнах лицом, который с появлением Вешняка посчитал себя освобождённым от обязанностей колдуна.

— Не-ет, никак. Мне нужно. Я тороплюсь, — Вешняк развёл руками в знак полной, не зависящей от человеческой воли невозможности принять столь увлекательное предложение.

Но не убедил.

— А я пристав тогда буду, — торопливо сказал замухрышка, обращаясь к Репею.

— Мы тебя не сожжём. Понарошку, — утешила Вешняка девочка. — Как будто. Тебя поймали, а воевода говорит: сожгите его на костре! — она нахмурила белёсые брови и топнула босой ножкой.

Воеводой, несомненно, значился тут Репей. И не нужно было убеждать Вешняка, что этот-то отдаст приказ испепелить своего давнего неприятеля, не поперхнувшись.

— Нет, — пришлось повториться Вешняку. — Не буду. И потом: без царского указа как вы сожжёте? А кто у вас царь? Нету.

Репей приготовился ссориться и уж попыхивать начал, но, столкнувшись с обоснованными возражениями, задумчиво подёргал себя за ухо.

Вешняк мог бы тут с миром и удалиться, если бы не Белобрысая, которой ужасно хотелось устроить всё к общему согласию.

— Понарошку указ получит, — сообразила она. — Листочек пристав принесёт... — Девчонка запнулась: подходящего листочка не видать было — всё пепел и прах, тогда она оглянулась ещё раз и споро перерешила: — Или так, на словах скажет царский указ: злого колдуна сжечь, чтобы впредь не повадно было!

Она притопнула чёрной от золы ножкой, поднимая лёгкую, перемолотую жарой пыль. Эта крошечная ножка, серебряные серьги-висюльки да удивительно тонких, если присмотреться, нежных, словно бы замирающих, очертаний личико и выдавало в ней девочку. Иначе трудно было бы что понять, глядя на коротко стриженные, раздвинутые на лбу волосы, на белую рубаху ниже колен, какую и малолетние мальчишки носили. Глаза у неё были не особенно большие и тоже, казалось, бесцветные под бесцветными бровями и ресницами, отчего всё бледное личико с неяркими губками обретало законченный уже пепельный оттенок, который вызывал в воображении нечто не совсем действительное, призрачное. Нечто сотканное из воздуха и тумана, что вполне поймёшь разве ночью. В некотором противоречии с этим воздушным обликом звучал её звонкий голосок:

— А я тебя жалеть буду, — сказала она Вешняку. — Тебя схватят, в железа закуют, я плакать стану. — Она потёрла чумазой рукой глаза и горестно опустила длинные светлые ресницы.

Стыдно сказать, но девчачьи фигли-мигли что-то в душе Вешняка тронули. Вообще говоря, он не стал бы возражать, если бы кто-нибудь взялся его оплакивать. И без всякого повода. Просто из дружеских чувств.

Между тем призадумался и Репей.

— Да ну... не надо нам этого, — высказался он нетерпимым голосом разбирающего тяжбу холопов хозяина. — Чтобы жалеть... нет... Куда!.. Вот разве женой тебя сделать... — Тут он снова позволил себе сомнения: жене как будто бы дозволялось и даже полагалось оплакивать в пристойных выражениях мужа, колдун он или нет. Репей хмыкнул, выставил ногу, покусывая сочные, вишнёвые губы. — Тогда что?.. Тебя мы тоже сожжём! — нашёл он решение, выбросил вверх указательный палец и засмеялся, что всё изящно сошлось. Ловко получилось — лучше не надо.

Пепельная девочка не нашла, что сказать, но Вешняк вовсе не собирался брать её в жёны, даже ради удовольствия сгореть вдвоём. Мимолётную слабость в душе он подавил, хотя и глянул на готовую взойти на костёр дурёху с любопытством.

— Я всё равно ухожу, мне надо, — возразил он.

— Это куда ещё? — враждебно встрепенулся Репей.

— Куда надо! — запетушился Вешняк.

— А ты уже согласился и не уйдёшь!

— Он уже согласился, — вякнул подленьким подголоском замухрышка.

Да и сам Вешняк чувствовал, что, вступив в