«Падение Трех Империй» на отличном русском языке. А так как описанные в этом труде «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» происходили всего двадцать пять-тридцать лет назад, то множество живых очевидцев и непосредственных участников тех грозных событий тут же обеспечили изданию повышенный спрос. И заодно прекрасно отвлекли советскую общественность от временных трудностей и эвакуационных мероприятий в Советской Белоруссии и Украине. В стране победившего пролетариата прекрасно помнили не только Первую мировую и революционный угар Октября — но и то, что было после. Бездушный и беззаконный прагматизм интервентов-оккупантов; кровь и ужасы Гражданской войны, повсеместный голод, эпидемии тифа с холерой, бандитизм и разруху… Рудольф Гесс при жизни был известным нацистом и националистом, но его «Падение» оказалось книгой поистине интернациональной: вслед за Францией, Австрией и Венгрией, граждане СССР сдували со своей памяти пепел времени — под которым, как оказалось, вполне себе тлели багрово-алые угольки подсердечной ненависти к англосаксам. Кто знает, до какого градуса дошло бы кипение страстей, но очень кстати в «Правде» и «Труде» отметился большой статьей нарком Внутренних дел товарищ Меркулов. Который для начала скупо осветил успехи НКВД в деле расследования случившихся массовых диверсий: благодаря помощи неравнодушных граждан, работники государственной безопасности успешно изобличили и вскрыли сразу несколько разведывательных сетей иностранных государств. И хотя чекисты охотились прежде всего за английскими шпионами и идейными вредителями-националистами, но заодно удалось вычистить остатки агентуры польской Офензивы[1] и румынской Сигуранцы[2]. Попутно прихватили какую-то литовско-латвийскую мелочь, недостойную отдельного упоминания — зато через нее вышли на резидентов французского Генерального директората внешней безопасности. Про германский Абвер нарком НКВД скромно умолчал, хотя как раз структуры немецкой военной разведки пострадали больше всего — особенно в приграничных областях и на промышленном Урале. В продолжение этого своеобразного отчета, достаточно внятно указавшего народным массам на островное происхождение теперь уже точно рукотворных эпидемий, Всеволод Николаевич упомянул про новое расследование гибели его предшественника, «железного» наркома Ежова. Мол, вскрылись кое-какие неприятные факты о некоторых высокопоставленных товарищах, который оказались и не товарищами вовсе, а гнидами, продавшимися западному капиталу и организовавшими авиакатастрофу… Вот только сколь веревочке не виться, а конец всегда один: НКВД это не только щит на страже покоя мирных граждан, но и карающий меч пролетарского правосудия, беспощадного к предателям Отечества! В связи с чем Меркулов как бы невзначай упоминал, что явка с повинной гарантированно освобождает от высшей меры социальной защиты и длительных путевок на лагерные курорты. Завершалась же статья главного чекиста страны обещанием неизбежного возмездия всем врагам Страны Советов, причем Всеволод Николаевич очень толсто намекнул на военные преступления интервентов во время Гражданской войны — мол, с финнов начали, поляками продолжили, а там кто знает, может со временем и до остальных нелюдей доберемся? Недаром же товарищ Сталин еще в тридцать восьмом году заявил с высоких трибун…

«Никто не забыт, и ничто не забыто!»

* * *

С отъездом в Ярославль почти всех обитателей детдома номер четыре, тишина и спокойствие недолго царили в главном жилом корпусе и боковых флигелях. Да, воспитанников осталось всего ничего, чертова дюжина взрослых студентов и студенток минского Политехнического института и трех техникумов — оставшихся до первой декады июня из-за переводных экзаменов. Вот только отсутствующих детей и подростков старательно заменяли самые обычные солдаты Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Молодые девятнадцатилетние защитники Родины, под командованием двух опытных младших сержантов, и имея штатным вооружением новенькие ломы, топоры и гвоздодеры, доблестно напали на малый спортзал и часть опустевших спален, начав весьма аггрессивно, о при том аккуратно разбирать и вывозить в неизвестном направлении шпунтованные доски полов. Еще одно отделение бойцов направили на более сложную задачу: красноармейцы осторожно вынимали из оконных переплетов большие листы дефицитного стекла, бережно упаковывая затем «трофеи» в специально сколоченные ящики. Незаметно пропала большая часть дверей и подоконных досок, следом шумно «эвакуировали» из подвальной выгородки угольную печь с бойлером. В один из дней из труб второго-третьего этажей пропала вода — а следом начали исчезать и сами трубы… Минский детский дом номер четыре стремительно угасал, но ничуть этому не печалился: ведь те, кто был смыслом его существования, кто вдыхал жизнь в его каменные стены, унесли-увезли с собой в далекий город его душу. Пока была жива она, продолжал жить и приют для сирот… Хотя тем, кто все еще проживал в его старом и порядком обветшавшем «теле», временами было откровенно неприятно слышать протяжные скрипы отрываемых досок и разбираемых стропилин: уж больно те были похожи на стоны и предсмертный хрип.

— Ой, Хугин прилетел!

Внимательно оглядев двух девушек, сидевших и болтавших о результатах своих переводных экзаменов возле распахнутого окна, большой ворон все же соизволил спланировать с верха фрамуги на недавно помытый подоконник. Подозрительно пошарив взглядом по безлюдной спальне, в которой не хватало пяти кроватей и тумбочек, добытчик успокоенно расправил и сложил крылья.

— Опять что-то притянул…

Блестя чем-то характерно-желтым в клюве, деловитый птиц прошелся по застеленной газетками поверхности к игрушечному сундучку из толстого картона, склеенному хозяйкой специально для своего рачительного питомца. Положив добытую где-то женскую сережку, Хугин вытащил из проволочной проушинки спичку и откинул крышку сей сверхнадежной скрыни. Сунув внутрь клюв, он тут же для верности поглядел на добытую сережку одним лишь левым глазом… Затем дал полюбоваться красивым блеском сокровищ и правому… И напоследок вновь оглядел наблюдающих за нам девушек. Недовольно потоптавшись, зарыл сережку поглубже в остальные трофеи, полюбовался-поперекладывал пару минут скопленным имуществом, после чего ловко закрыл сундучок и вернул спичечный засов на место.

— Хуги, а где Саша?

Наклонив голову набок, ворон словно задумался. Затем скрипуче произнес:

— С-скоро!

И искусно озвучил стрекот швейной машинки. Кто-то другой просто поумилялся бы умениям антрацитово-черной птички в имитации звуков, а вот подруги лиловоглазой блондиночки переглянулись и дружно засобирались в кабинет труда — одно из немногих оплотов прежнего порядка, еще не павших под напором хозяйственных красноармейцев. Единственно, теперь дверь швейного класса вместо врезного замка закрывалась на шпингалет: но что гораздо важнее, никто из пришельцев не посягал на оставшийся в кабинете массивный шкаф, у которого с запорами по-прежнему все было в порядке.

— Слушай, надо, наверное, за водичкой сходить? Саша придет, а у нас сейчас не умыться, ни чая толком заварить…

Сняв крышку с мятого жестяного бака, спасенного воспитанницей Морозовой при разграблении ордами РККА приютской кухни, жгучая брюнетка заглянула внутрь и вздохнула. Воду из единственного пока еще работающего в детдоме крана пить было попросту невозможно, ибо ржавчины в ней было столько,