Из задних рядов поднялся кто-то из мальчишек. Приглядевшись, я опознал в нем Шустрика.

— Ну прямо, разогналась! Куда он, блин, пойдет, если выгонять? В подвалы, да? Вам, конечно, клево будет, все такие чистенькие у себя в «Веге» останетесь. В белых бантиках из роз! — выдал он вдруг. Однако! Образованные, оказывается, здесь ребятишки. Не всё им, значит, под попсу балдеть.

— А ты нашу «Вегу» не трогай! — сейчас же вскинулась девица. — На себя посмотри!

— А я и смотрю! — парировал Шустрик. — Два уха, один рот.

Осоргин многозначительно кашлянул. Акустика здесь была отличная, без всякого микрофона звук достиг задних рядов.

— Ладно, — примирительно сказал Шустрик. — Я, короче, предлагаю к нам его, в «Березки» перевести. Типа на перевоспитание.

Да, это было бы наилучшим выходом. Только нереально — никаких переводов из приюта в приют не практиковалось. Видимо, высшая политика «Струны» предполагала, что подопечным детям в «упсах» не может быть плохо ни при каком раскладе. А тогда к чему лишние движения? Совсем недавно и Димка мне об этом говорил. Выходит, Шустрик не в курсе генеральной линии?

— Кое в чем ты прав! — вмешалась Оленька Стогова. — Действительно, Соболева нельзя просто так вот выгнать на улицу. Во-первых, он все же несовершеннолетний, и раз уж «Струна» взялась опекать его, то не бросит. А во-вторых, это попросту опасно для окружающих. На улице, предоставленный своим дурным наклонностям, Соболев моментально попадет в какую-нибудь молодежную банду, запишется в тот же самый «белый порядок». И как знать, сколько людей пострадает от его рук? Но ты, мальчик, не прав в другом. Я не говорю уже о том, что переводы из приюта в приют допускаются только с личного разрешения Главного Хранителя, в исключительных случаях. Но самое главное — «Березки» Соболева не исправят. Здесь слишком либеральная для этого атмосфера, — одарила она Юрика снисходительным взглядом. — Здесь у вас Соболев лишь почует безнаказанность и покатится дальше по наклонной плоскости. Это слишком уж запущенный случай, и в обычном приюте ему не место. К счастью, в нашей системе имеется специальное заведение для таких вот неисправимых юных негодяев. Центр психокоррекции в Заполье. Вот туда, я убеждена, и следует отправить Соболева. Других вариантов не вижу!

Ничего себе! Оказывается, в нашей милой «Струне» существует некий «Центр психокоррекции», о котором я и понятия не имел. Никто и словом не обмолвился — ни Лена, ни тем более Маус. Даже великий педагог Валуев со своими радикальными взглядами — и тот, похоже, был не в курсе, раз уж тогда в споре не упомянул. И в материалах по детским заведениям «Струны», которые я просматривал перед поездкой, тоже ни о чем таком не говорилось. Сверхсекретная информация? Отчего же какая-то Стогова — даже не смотритель «Веги», а всего лишь заместитель — знает о таких вещах? И не просто знает, а говорит вслух. Более того — публично. Ex cafedra.

Я поглядел на Юрика. Тот сидел с таким видом, будто все его тридцать два зуба одновременно подверглись атаке хищного кариеса, и лишь несгибаемая воля бывшего моряка препятствует ему бегать по стенкам.

Как я его хорошо понимал. Омерзительное ощущение, когда на твоих глазах творится мерзость, а ты ничего — ничего — не можешь поделать. Ну, Хранитель второй категории Ковылев! Или уж Демидов, без разницы. Что предпримешь? В Боевой Резонанс впадешь, Оленьке Стоговой горло порвешь? Или она тебе, тоже, небось, девица обученная… А всего вернее, позвонишь по «мыльнице» Лене и нажалуешься на вопиющую несправедливость. Да, позвонишь — и услышишь сонный голос: «Косточка, ты, кажется, переволновался. Ты знаешь, который час? И вообще, в мою компетенцию такие дела не входят. Случай-то типичный, надо действовать по инструкции. Наши инструкции отнюдь не дураками написаны. Поэтому давай завтра продолжим, а сейчас, извини, спать хочется». И мы ляжем спать — я тут, а она в своей столичной квартире, в гордом одиночестве… или уже и не в одиночестве? Фиг ее разберешь.

Может, я слишком плохо о ней думаю? Может, все-таки пожалеет мальчишку, по своей глупости угодившего в жернова самой доброй и детолюбивой машины? Только ведь как ей объяснить, кто такой Димка? И почему я так о нем встревожился?

— Ну вот что, — поднялся Осоргин. — Говорить тут можно до бесконечности, но время уже позднее, и надо как-то завершать. В любом случае, окончательное решение по Соболеву мы сможем принять только подведя итоги вашего голосования. Поэтому сейчас вы возьмёте бумажки, поставите плюс или минус. Напоминаю — плюс означает, что Соболев предатель и недостоин быть воспитанником приюта, минус — что все не так страшно. Опустите в урну — и живо по корпусам, спать. Да и нам, Ольга Александровна, — повернулся он к Стоговой, — надо бы перерыв сделать, до утра. К тому времени и голоса подсчитают. Ник, займись техническими деталями, а мы, пожалуй, пойдем.

— А Соболева куда? — негромко спросил Грачёв. — Не надо бы его со своими, в гостевой корпус. Избить могут…

— Есть такое чудесное место. Называется «изолятор». Вот туда и поместите. Да, ну и меры соответствующие, ты же понимаешь. Нам суицида не нужно. И побега тоже.

В смотрительском кабинете летал ночной мотылек. Нет, летал — не то слово. Суетился, мчался из угла в угол, трещал крыльями. Никак ему не удавалось найти распахнутое настежь окно, откуда остро, пронзительно пахло травой и дымом костра. И кто же это у нас по ночам костры жжет?

— Вежата, — усмехнулся Осоргин. — Как отголосовались, Стогова их сразу на костровую поляну увела. Плевать на режим, на отбой — она и из этого «воспитующий момент» слепит. Сейчас они, наверное, обсуждают низость и подлость изменника Соболева, а вдобавок выясняют, как это все оказались такими близорукими. Каются друг перед другом в преступной потере бдительности и решают на будущее, как бы гайки завинтить потуже. Я их порядки знаю. Пионеры по сравнению с ними — щенки.

Я завалился на очень уютный кожаный диванчик, облокотился о плотный краевой валик. Тут было темновато, свет Юрик не зажег, и лишь полная луна заливала комнату светом. Спать хотелось неимоверно, хотя в эту ночь, похоже, не придется. Последняя моя ночь в «Березках». Семнадцатое число, инспекция моя кончилась, так, фактически, и не начавшись. Уж не устроила ли мне добрая Лена недельку дополнительного отпуска?

Не очень-то он веселый вышел, отпуск. Встреча с Димкой… дурацкие эти скины… и уж апофеоз — недавнее судилище. Что ж теперь с парнем будет?

— Хороший, кстати, парнишка, хоть и дурак, — вновь откликнулся на мои мысли Осоргин. — И угораздило же его в эту самую «Вегу» попасть. Интересно, кто же так хорошо придумал?

— Наверное, хотели, чтобы подальше от дома, — предположил я. — Чтобы не сбегал к непутевой маме.

Так! Я прикусил кончик языка чуть ли не до крови. Вот так и раскрываются тайные агенты глиняных. Откуда мне может быть известно про веселого поведения Димкину мать?

Осоргин, однако, нисколько не оживился. Помолчал, потом, резко выбросив вперед руку, поймал заблудившегося мотылька и выпустил его в окно, в свободный полет.