– Мерикани, – прошептал я, почувствовав, как напряглись солдаты.

Древние деймоны, правившие мериканским обществом, нуждались в живых, дышащих людях, чтобы выжить. Эти деймонические машины были своего рода паразитами, обвившими мозговые стволы десятков миллиардов человек, правя таким образом спящей Землей. Проникнув в каждого живого мужчину и женщину, они спасли человечество от голода, эпидемий и войн. Колумбия и ее дочери пришли к кульминации Золотой эры человечества, установили на Земле мир – утопию, – вот только нашим предкам это стоило всего.

Но даже машины не могли остановить Смерть.

Люди под их присмотром – их хозяева, их рабы, их содержатели – все равно умирали, и каждая смерть дорого обходилась машинам. Перед смертью и отречением Джулиан Фелсенбург поручил своим железным детям заботиться о человечестве, и гибель любого человека означала, что они не справляются с задачей. Кроме того, машины погибали вместе с людьми, ведь они обитали в мозгах и нервных системах своих носителей, томились там, как я среди стен поместья Маддало. Потеря даже одного носителя была равносильна потере себя, несмотря на то что основной кластер их призрачных тел существовал не во плоти, а в кремниевых и иттербиевых кристаллах, венчающих некогда могучие земные пирамиды.

Тогда они нашли путь к вечной жизни и благословили на него человечество, таким образом наложив на наших предков проклятие бессмертия.

– Рак? – уточнил я, внимательнее разглядывая изображение.

Обычная раковая опухоль не могла привести к таким результатам. Человек на картинке весил, должно быть, порядка семисот фунтов. Его рука, прежде чем автохирург удалил ее, была длиной во весь его рост, а тело так исказилось и распухло, что из человека он превратился в месиво.

Машины провоцировали у вверенных им людей рост раковых опухолей, ломали генетические блокады, не позволявшие развиваться опухолевым клеткам. Они насильно подкармливали, поливали и опрыскивали своих спящих узников, всех до единого, придавая им форму, как виноградной лозе, как драгоценным деревцам, так ценимым высокопоставленными ниппонскими лордами. Они обрезали все лишнее, ампутировали конечности и плохо сформировавшиеся отростки, погружали людей в воду, пока кости не переставали поддерживать вес их разросшихся тел.

Рост означал жизнь, был синонимом жизни.

Фелсенбург не дал своим созданиям установку защищать достоинство и качество жизни подопечных. Машины подчинились его приказу в том виде, в каком он был сформулирован – а как иначе? Человечество почти уничтожило себя во имя собственной безопасности. Если бы не Бог-Император, мы провели бы вечность в виде мозгов в пробирках, смотря бесконечные сны под бдительным взором картезианских деймонов, неспособные вырваться из уютных объятий Морфея.

– Они воспроизводят мериканские опыты? – спросил я, с трудом выговаривая слова. – Создают нового… нового деймона?

Валка поерзала на месте и вернулась к переключателям.

– Мутации в рецепторах активина и гормонах роста…

Ее губы продолжили беззвучно шевелиться, пока она читала дальше. Трехмерные модели разнообразных белков закружились на мониторе.

– Не уверена, – помотала она головой. – Это не в моей компетенции.

Валка быстро, насколько могла, перелистала прочие записи на терминале. Я знал, что каждая страница, каждое изображение, каждая клеточная модель и каждый отчет о биопсии отпечатывается в ее идеальной памяти. Мы с ней были далеки от точных наук, но данные можно было представить тем, кто в них разбирался.

– В одном уверена. – Валка распрямилась и посмотрела из-под маски на нас со Стасом. – Тут не производят оружие.

– Земной пепел! – выругался один солдат, отскакивая от круглого окна у правой стены.

Двое товарищей поймали его, прежде чем он споткнулся о скамейку посреди комнаты. Латной перчаткой он указал вдаль, в сумрак. Очевидно, он лишился дара речи и никак не мог вновь обрести равновесие.

Мне не хотелось даже гадать, что так напугало опытного и натренированного имперского легионера, но я все равно приблизился к окну. За круглым стеклом лежала маленькая комната с герметичной дверью в дальней стене. Комнату заполнял бледный желтый свет от потолочной светосферы, слишком тусклый, чтобы осветить содержимое комнаты. Но, потрогав пальцами стекло, я понял, что ошибаюсь. Свет не был тусклым. Это стекло было тонированным, настроенным так, чтобы не пропускать свет в темную лабораторию.

– Там что-то есть! – воскликнул солдат. – Оно движется!

В этот момент за стеклом действительно что-то пошевелилось; я различил слабое, расплывчатое движение, как будто кит лениво перевернулся на волнах.

– Найдите, как открыть, – приказал я, сам ощупывая стену вокруг стекла в поисках кнопки или переключателя, снимающего тонировку.

Валка оказалась наблюдательнее всех. Стекло из матового превратилось в прозрачное, и я отшатнулся от жуткого зрелища. На койке, привинченной к полу слева, лежал пациент. Кроме койки, в комнате был только туалет и грязный умывальник. Я вздрогнул, вспомнив о своей камере под Народным дворцом Ведатхарада, но не отвернулся. Не мог отвернуться от раздутого ужаса на кровати.

Перепад света, должно быть, потревожил существо, потому что оно перевернулось на бок, опираясь на кривую конечность, лицом к нам. Я выругался похлеще легионера. Моя челюсть в ужасе отвисла. Существо было – когда-то было – человеком. Глаза оставались человеческими, влажными от боли и одиночества, но голова! Голова была так раздута и вытянута, что напоминала сорокафунтовую бутылочную тыкву. Местами еще торчали клочья волос, а плоть – и кость под ней – вспузырилась и распухла настолько, что несчастный больше не мог поднять ее с кровати. Его губы шевелились, но если звук и был, то мы не слышали. Он поднял одну кривую руку. Из локтя росла вторая, крошечная кисть, пальцы которой напоминали пальцы новорожденного, ярко-красные и пухлые. С них капала какая-то прозрачная жидкость – наверняка вонючая.

– Закройте! – скомандовал я, отворачиваясь, и услышал, как стекло вновь затонировалось.

Мою память баламутили бледные руки, поднимающиеся из темных глубин. Такими – кривыми, распухшими и белесыми – были руки Братства. Деймон с Воргоссоса, пережиток времен мерикани, был созданием из человеческой плоти, истерзанной древними порочными искусствами. Теми же искусствами, что не позволяли мерикани пробудиться от их железных снов.

Братство было артефактом мериканской империи, последним из поганых деймонов, еще сохранившим работоспособность и свободу – если, конечно, император не лукавил и Горизонт в самом деле отключили. Маги МИНОСа были сродни ему – тоже своего рода артефакты. Наследники черного достояния Фелсенбурга.

– Нужно сжечь здесь все дотла, – твердо заявил Стас.

– Сначала работа, – пресек я ход его мыслей. – Мы уже потеряли слишком много времени.

Не успел я сказать это, как дверь напротив круглых окон открылась и вошел худой серокожий мужчина в типичном бело-сером халате МИНОСа. Он замер, увидев нас; его серые глаза-бусинки заметили на полу оглушенную коллегу. Для нас его появление тоже стало неожиданным,