Сказав это, Вересень сунул заслуженной коммунальной фурии свою визитку, и та, повертев ее в руках, неожиданно сказала:

– Был какой-то Денис. Шалава наша несколько раз с ним по телефону разговаривала. Сама слышала.

– А поподробнее можно? Что за Денис?

– Денис и Денис. Воздыхатель ее, наверное.

Большего от старухи добиться не удалось, и Вересень, попрощавшись, покинул квартиру на Воскова.

* * *

…Положительно, если бы этого кота не существовало в природе, его просто необходимо было выдумать. Он появился в тот самый момент, когда Миша уже опустилась на самое дно отчаяния и безнадежности. И дело было не только в Айди, вернее – не только в нем. Дело было в самой Мише. За год, прошедший после ее позорного бегства из Гонконга, она сильно изменилась – и не в лучшую сторону. От блестящего, честолюбивого, жадного до работы офицера полиции не осталось и следа. Нет, она не поглупела, не стала хуже соображать, но вдохновение изменило ей. То самое вдохновение, которое позволяет найти дорогу к цели даже в кромешной темноте. А вместе с вдохновением ушли интуиция и бесстрашие в отстаивании своей правоты: Миша стала осторожной. Окружение, и прежде всего верный Томас, считали, что она сломалась на деле Готфрида Шолля – первой крупной неудаче в ее карьере. Но и другие – те, кому было поручено расследование после того, как от него отстранили Мишу, – не особенно преуспели. Томас, расстроенный тем, что дело уплыло из их рук, пытался уговорить ее не сдаваться.

– Нельзя вот так взять и все бросить, комиссар, – уговаривал он свою непосредственную начальницу. – Мы столько сделали… И мы были на правильном пути.

– Я больше ничего не решаю.

– Осталось ведь совсем немного. Связать одно с другим…

– …а другое – с третьим. С четвертым и пятым. Пусть теперь этим занимаются другие.

– Да что с вами происходит, комиссар?

– Наверное, я просто устала. Но все образуется, Томас.

Ничего в конечном счете не образовалось. Кроме того, что ей решили предоставить внеплановый отпуск, разом вспомнив, что за последние несколько лет Миша не воспользовалась ни одним из плановых.

– Неудачи бывают у всех, – напутствовал ее оберст Бекенбауэр, когда-то принявший юную Нойманн на службу. – А тебе надо отдохнуть, детка. И вот еще что… У меня есть старая приятельница, психоаналитик. Если хочешь, я могу позвонить ей…

Миша тотчас же представила, во что может вылиться посещение психоаналитика. Подружка Бекенбаэура начнет копаться в прошлом Миши, спустится на веревочной лестнице в колодец ее подсознания и осветит полицейским фонарем скрючившиеся воспоминания о змеях и лестницах, и о тщетном сорокаминутном ожидании Айди на площади перед вокзалом, и о том, как Миша бежала из «Пальменгартена», выронив «Историю криминалистики».

– Думаю, психоаналитик мне не понадобится. Справлюсь своими силами.

– Ну, тебе виднее.

Позже Миша пыталась сконструировать альтернативную историю – ту, в которой Айди навсегда остался в «Пальменгартене» их отрочества и в жизни не переступал порог полицейского управления. Утонул ли он в Кильской бухте или благополучно переселился в Гонконг, чтобы тискать хорошеньких блондинок, – принципиального значения не имеет.

Итак, Айди нет. Это никак не влияет на негодяя Готфрида Шолля и на Гвидо Россетти, чье негодяйство до сих пор остается под вопросом. Готфрид все так же творил бы свои отвратительные делишки, а Гвидо двигался бы навстречу смерти в своем пижонском «Шевроле-Корветте». Ничто не могло бы помешать этому. Ничто не могло помешать тому, что пауки в банке сжирают друг друга. Айди нет – и большой человек NN продолжает спать спокойно. Впрочем, он спокойно спит и сейчас, никаких доказательств его причастности к преступлениям собрать не удалось. Вне зависимости от наличия или отсутствия Айди, Миша – в положенное ей время – замрет перед стеной с фотографиями в квартире Россетти, чтобы понять: что-то в них не так. Это отсутствие совершенно не сказывается на присутствии старой фрау Дурстхофф и юного фотографа Отто. Благодаря им всплывает фотография с сиквелом Ханне-Лори и Россетти. Айди же остается неузнанным – ведь Миша понятия не имеет, в кого превратился семнадцатилетний юноша (именно столько было Ящерице, когда они потеряли друг друга из виду). Он – всего лишь часть пейзажа, окружающего стрелка и неизвестную девушку с бокалом.

В альтернативной истории Миша предстает такой, какой она есть и какой могла бы оставаться до конца, не случись ее глупейшего, преступного романа с Айди. А именно – честным полицейским, не способным на должностное преступление. Не разглашающим тайны следствия даже самым близким людям. Айди, никто иной, виноват в том, что она больше не считает себя этим честным полицейским.

По-хорошему, ей надо подавать в отставку.

Но перспектива остаться без любимого дела ужасает ее. Пройдет немного времени, и она снова станет сама собой – нужно только дождаться. Вот только Айди Миша не дождется никогда, он покинул ее, использовал и бросил. Предал, как в ранней юности. Но винить в этом, кроме самой себя, некого.

Днем, на людях, Миша еще справляется с собой, но стоит ей остаться в одиночестве, как тут же наваливается тоска. И осознание того, что она совершила роковую ошибку. Любовь к Вернеру Лоденбаху была ошибкой, ведь неизвестно, какие цели он преследовал, ложась с Мишей в постель. Она все еще гонит от себя мысль, что они были преступными. В самом прямом смысле слова, без романтических сантиментов. Если допустить эту мысль – одной отставкой не обойдешься. Пуля в голову – и есть наказание. И есть искупление.

Долгий год после Гонконга Миша была близка к самоубийству – целый долгий год. Ей снились кошмары, где фигурировали маленькие жертвы преступлений Готфрида Шолля, и сам Шолль тоже присутствовал, и мертвый Гвидо Россетти. Но самым частым кошмаром, посещающим ее по ночам, была игра в «Змеи и лестницы». В ней Миша оказывалась фишкой, путешествующей по игровым клеткам, без всякой надежды добраться до финиша. Иногда змеи выступали в своей привычной ипостаси холодных рептилий, они обвивали ее тело, а лестницы… Вместо того, чтобы поднимать ее ввысь, они разламывались, ступеньки уходили из-под ног. И Миша летела в бездну, и только в самый последний момент просыпалась в холодном поту.

Вернер Лоденбах не приснился ей ни разу.

Она не предпринимала никаких попыток отследить его передвижения по миру, она не знала даже, вернулся ли он во Франкфурт, или остался в Гонконге, или направился еще куда-нибудь. Его имя больше не всплывало в деле Шолля, хотя Миша честно передала список всех допрошенных свидетелей новой команде. А сама сосредоточилась на совсем других делах – гораздо менее резонансных. Прежнего рвения не было – она как будто выгорела изнутри. Внутреннюю пустоту нужно было чем-то заполнять, тогда-то в голову Мише и пришла мысль изучать русский.

Это не было связано с русской любовницей Айди. Даже если она преуспеет в языке, то не станет ни русской, ни тем более красивой, – как девушка по имени Кати. Но сложность этого языка притягивала Мишу, он требовал дисциплины и изнурительной самоотдачи. И то, и другое были едва ли не определяющими качествами полицейского комиссара Нойманн, так что дела с самого начала пошли хорошо. Свою роль сыграли и ее феноменальная память, и русское имя.